Я нездоров? Возможно, но это не место для холодного благоразумия, по крайней мере для меня, хотя мы с Фредом, когда дошли сюда, устроили боксерский поединок – чтобы согреться.
Было 5 часов, и мы находились прямо под вышеупомянутыми балконами. Вверх вел только один путь – прямо по плечу бергшрунда[20], выступающего, как гаргулья из небоскреба. Мы взобрались по нему, но дальше дороги не было. Доктор сказал: «Так или иначе, ставим лагерь, а там посмотрим». Здесь не было и трех квадратных футов ровного пространства, поэтому мы начали долбить стену, чтобы хватило места для палатки, а затем опять скрючились, чтобы все поместились. Шелковый потолок дрожал, как паутина, и давил мне на голову. Даже в тепле мы были окоченевшие, усталые, обескураженные.
«Чай или гороховый суп?» – кто-то рассмеялся. Возможно, в конечном счете для нас было бы лучше тихо соскользнуть с этой гаргульи, пока мы спим, как в преследующих меня видениях, или чтобы страшный белый выступ бесшумно упал в ночь вместе с нами. Я заговорил вслух об этом, но Хайрам запротестовал, добавив: «Мы не хотим упоминать такие вещи, даже если мы их чувствуем».
Фред раздраженно наблюдает, как Хайрам возится с примусом. Доктор пишет в дневнике свои каракули. Как же тепло становится от чая! – с грязными кусками разломанных цвибаков, которые Доктор достает из белого мешка и бросает нам, приговаривая: «Это твоя порция, Данн». Каждому две чашки. Сначала ты черпаешь из котелка, а когда остается немного – расплескиваешь по спальным мешкам. Затем пеммикан – сколько хочешь. Хайрам рассказывает, как водить машину. Теперь все смеются. Все окружающее – просто шутка; есть что-то дьявольское в том, чтобы просто здесь находиться. У всех замечательное настроение, все относятся терпимее друг к другу, чем когда-либо раньше. Разве мы не одни во всем этом обманчивом белом мире? Мы зависим друг от друга. Но пока что единственная наша привязанность – горячий чай.
30 августа. Вот это да! Ох уж эти следующие четыре часа! Я, конечно, был с шестом от палатки – никто к нему бы и не притронулся на этом отрезке. Вся вчерашняя пытка со страхами, сожалениями и губительными фантазиями вновь навалилась на меня на этом дрожащем краю конца. Мы останавливались, затем, пошатываясь, с застывшими лицами, с трудом проходили вокруг рубящего ступень, чтобы он остался сзади, очень медленно опирались спиной на склон для отдыха, тщательно прилаживая задники ботинок в отверстия для носков. Но чаще переводили дух лицом к склону, наклонившись над бездной, чтобы дать отдых плечам, так что белое сияние внизу проплывало между ног вверх тормашками.
Сотни раз я приходил к выводу (и сейчас в этом уверен), что я не создан для покорения горных вершин, и еще сотни раз я называл себя идиотом, глядя на неуклюжие задницы Хайрама и Доктора. Вцепившись в палаточный шест, еще и еще раз я поворачивался, чтобы получить восхитительное страдание от зрелища того, как ненавистная бездна поднимается вверх.
Однако время пролетело как молния. Я не верил, что уже третий час. Доктор шел впереди. Была моя очередь рубить ступени, но Доктор, кажется, не собирался забирать у меня шест и отдавать ледоруб.
…Я предлагал и предлагал ему шест, но не мог понять – он не отдает мне ледоруб потому, что считает, что мне лучше оставаться сзади, или не хочет с ним расставаться. Я был вполне согласен идти сзади, но я чувствовал, что Доктор вроде как жертвует собой ради меня. «Здесь сплошной лед, будь осторожней», – невозмутимо говорил он между двумя тщательно отмеренными ступеньками, остановившись, чтобы порубить их поглубже. «А они не слишком далеки друг от друга?» – он задавал те вопросы, которые должен был бы задавать я, если бы шел впереди, но я их не задавал. Слова утешения; он меня просто восхищает. Фред с Хайрамом никогда не разговаривают, только во время отдыха, но и тогда сплошные ужасные банальности.
Кажется, что для каждой ступеньки нужно десять минут. Руками в варежках не за что ухватиться. Я спросил Фреда, что он думает по поводу восхождения с шестом для палатки. «Ты меня не заставишь использовать его на таком льду», – ответил он. А Хайрам (только подумайте) заявил: «Тот, кто несет кол от палатки, вообще не должен рубить ступени». Но все продолжалось как раньше. «Склон становится более пологим», – произнес Доктор. Так оно и было. Потом я засыпал его вопросами об этом, пытаясь со смехом подловить его на обещаниях. «Смотри, впереди скалы, вершина хребта», – сказал Доктор. Да, действительно. «Спасибо вам, спасибо вам», – повторял я, будто это была заслуга Доктора. «Я просто восхищен, как вы прошли этот склон», – восклицал я. И я по-прежнему восхищаюсь, несмотря на все предыдущие написанные мной недоброжелательные страницы.
30 августа. [Вечер.] Зенит впереди внезапно окаменел, превратившись в большую розовато-желтую полосу камня, закрывая видимость, подобно тому, как оглушает удар грома. Доктор сбросил свой рюкзак и побежал, бормоча на ходу указание устроить лагерь на первом же плоском месте.
Там, где черный гребень, ведущий к вершине розовых утесов, должен был выполаживаться, все оказалось абсолютно отвесным.
В палатке все молчали. Интересно, кто-нибудь признался самому себе, что мы потерпели поражение, или они сделают это только тогда, когда сами убедятся? И насколько Доктор теперь уверен, что проведет ночь на вершине? Похоже, что цыплята еще одного его выводка выклюнулись мертвыми.
Фред мрачный. Хайрам занимается примусом. Барометр застыл на отметке 10 800 футов.
Доктор только что вернулся в палатку после долгой медитации. «Никогда, никогда, – торжественно объявил он, – я не видел ничего более прекрасного». Похоже на него! Дух Севера, подобно Моисею, высек воду из скалы. Но он прав, я это видел. Ковер из облаков не покрывал запретной тундры, туман не смягчал острые выступы этих полярных вершин, только тусклая красная дымка искажала глубины мироздания, предупреждая, что они, мы и жизнь принадлежим, в конце концов, разным мирам.
Прошлой ночью я пытался заглушить свой страх с помощью софистики. Теперь скажу честно. Я боялся спуска больше, чем подъема.… Если бы мне предстояло что-то сделать, я бы привел в порядок свой дом {28}.
Люди приводят свой дом в порядок перед смертью. Сочувствую Данну.
31 августа. Примерно полдень. Все зашевелились очень поздно. После завтрака поступило распоряжение не собираться. Фред с Доктором пошли без рюкзаков к скалам.
Я беседовал с Хайрамом: «Хайрам, я хочу попросить у тебя прощения за все то обидное, что я сказал или сделал за эту экспедицию». Он засмеялся, посмотрел в сторону и ответил: «Все в порядке». У меня почти выступили слезы. Потом мы говорили так, будто выросли вместе, были в опасности на кораблях в полярном море. Я выразил уверенность, что дальше мы не пойдем. Хайрам сменил тему.
Фред с Доктором только что вернулись. «Сделайте чай и добавьте целую банку молока», – попросил Доктор. Я слышал, как Фред говорил: «Мы не смогли найти дороги, хоть какой-то. Ее нет». Хайрам разразился предположениями. «Доктор-р-р, вы ведь не собираетесь сдаваться?» – и начал показывать на гребни и ледники справа и слева, говоря, что мы, конечно, должны спуститься и подняться по ним. Доктор пробовал его урезонить. Казалось, что Хайрам искажает некоторые вещи, но я стыдливо восхищался его решительностью. Но тут в палатку вошел Фред и поставил точку: «Меня тошнит от таких воплей». Это вопли? Думаю, да, мне было стыдно как никогда. Но это не имело значения.
