Пелевин в тот год сочинил «Generation П» — книгу, состоящую, казалось, из одних лишь острот. В «Ролане» демонстрировали очередного Кустурицу — беспечную комедию «Черный кот, белая кошка», после которой все вокруг окончательно зациклились на цыганах и их подозрительной музыке. Водка «Гжелка» стремительно утрачивала свою популярность — вслед за главным своим пропагандистом, президентом Ельциным.
Прощальным фортелем ельцинской эпохи стал фестиваль разнообразных и небесспорных искусств «Неофициальная Москва» (питерская версия называлась «Неофициальная столица»). Эта безобидная антилужковская кампания на некоторое время создала довольно убедительную иллюзию какой-то объединенной жизни — туг и свердловский акционист Александр Шабуров, впоследствии прославившийся с проектом «Синие носы»; и жовиальный тюменский верзила по прозванию Ник Рок-н-ролл; и четверка столичных лодырей «ПГ», чья идеология ограничивалась пропагандой безделья, регги и легких наркотиков; и газета «Отечество не выбирают», и еще бог весть что, включая группу «Ленинград», которая уже подготовила ту самую роковую программу под странным названием «Мат без электричества».
С нее-то все и началось.
Эта буря в стакане водки служила одновременно и отповедью, и проповедью — в интонациях певца уживались как забавник, так и «еще один вселенский отказник». Уличный говор неплохо сочетался с кубинской осанкой песенок, а клиническая срамота — с трогательным самоедством. Песни были не то воплями отчаяния, не то следствиями одичания; любовный экстаз мартовского кота пополам с сумасшедшинкой мартовского зайца. Ликование мешалось с терзаниями: «Я так устал, я так измучен, в моей душе десяток ран, я плачу, как мудак последний, целую батареи кран». Дудки «Французской помады», самой первой песни, напоминали потревоженную в ночи сигнализацию малобюджетного транспортного средства, от их тревожного воя было не укрыться. Пластинка в целом походила на тост — болезненно бравый, столь же патетический, сколь и самоуничижительный. Тост был свинский, но не жлобский. В потенциальном переводе на столовый жаргон он звучал бы скорее так: «Чтоб хуй стоял, а денег не было!» Редко когда самые основы жизни понимались столь превратно. И редко когда подобная превратность приводила в столь отчетливый восторг. Виктор Шкловский где-то заметил, что одни художники в искусстве имеют обыкновение проливать кровь, другие — семя, а третьи — просто мочиться. «Ленинград» был заточен под три занятия одновременно, вероятно, поэтому в отечественном рок-н-ролльном кагале так и не появилось группы проще и натуральнее.
«Мат без электричества» был достаточно странно, скверно записан, что только добавляло ему лишней прыти. По утверждению Жана Кокто, дилетантизм уже сам по себе преступление перед обществом. Шнур пел не слишком уверенно, и этот обыденный конфуз неумехи действовал как наркоз. На записи хорошо слышно, как человек сам удивляется тому, что несет в микрофон. При этом в песнях чувствовалась такая упоительная гортанная гордость («ЭТО ПРО МЕНЯ!» — вот, конечно же, главная строчка пластинки), что не возникало ни малейших сомнений — тип, их записавший, точно поет по утрам в клозете. Как-то в гостях мы оказались у магнитофона, бесперебойно транслировавшего искомый «Мат без электричества», в компании Александра Тимофеевского. Шуре пришлось прослушать пару песен, после чего он задумчиво произнес: «Знаете, я понял, в чем тут дело, ему же ведь просто нравится произносить эти слова: хуй и пизда, хуй и пизда, хуй и пизда». Так оно, в сущности, и было. Тем не менее something stupid за считаные секунды превращалось в something else.
Шнур, разумеется, мог бы повторить вслед за Челентано: «Инстинкт — вот моя поэтика». А с другой стороны, мог бы этого и не делать, поскольку рациональной жесткости ему тоже было явно не занимать. При всех засвеченных на альбоме глупостях эффекта «дурной славянской башки» совершенно не возникало. В этой пластинке была смешная, но железная логика, в том числе и музыкальная. «Мат без электричества» был напрочь лишен этой паскудной заливистости духовых инструментов, которая была столь характерна для местных групп, укомплектованных схожим образом. Дудки не петляли попусту, они выполняли чужую и вполне черную работу (были вместо гитар), оттого звучали сдержанно и правдиво. Пение тоже обошлось без унизительной задушевности, поскольку душа этого автора-исполнителя слишком явно была не на месте.
С пластинки «Мат без электричества» началась подлинная история Сергея Шнурова. (Само название альбома невзначай соответствовало кличке солиста: шнур, электричество etc. И жизнь из этой записи выплывала сама собой, на простых и необсуждаемых основаниях, словно электричество из бытовой розетки.) Дело было вовсе не в соперничестве с Игорем Вдовиным, не в том, кто как пел — лучше, хуже, ярче, глуше. Дело в том, что, когда люди впервые слышали альбом «Пуля», они, как правило, спрашивали: «Что это играет?» Когда люди впервые слышали альбом «Мат без электричества», они обыкновенно интересовались: «Кто это поет?» С этим человеком хотелось — совершенно по-сэллинджеровски — познакомиться, причем желательно быстрее. Мне тоже этого хотелось. Даже несмотря на то, что мы уже, в общем-то, были знакомы — встречались зимой 98 года в первом «ОГИ», потом еще где-то, потом еще что-то. В те разы у меня совершенно не укладывалось в голове, что невысокий круглоголовый парень в псевдовоенном свитере и с нелепой, похожей на запятую, бородкой, фактически мой ровесник (Шнур старше на год и пять месяцев, он родился 13 апреля 73 года), окажется способен на такие слова и вещи.
Здесь был с ходу заманифестирован основной принцип «Ленинграда» — не важно, как петь, не важно, что петь, не принципиальна музыка и не в словах дело. По-настоящему важна только одна, точнее, две вещи — абсолютная точность фантазии и языка. Никакой специальной «правды жизни» там, разумеется, не было. «Мат без электричества» со всеми своими словесными и ритмическими ненормативами был, безусловно, художественным произведением (бесчисленные цитаты только подчеркивали условность спетого), настоящим спектаклем, а не реалити-шоу. В определенном смысле «Ленинград» был иллюзией еще почище того же «Аквариума», потому что из нее вообще не хотелось выкарабкиваться.
Пока все кругом деликатно цитировали, Шнур просто присваивал. Индульгенцией ему служила собственная неподражаемая интонация — точно так же, как в свое время Аркадию Северному. Наиболее обезоруживающим плагиатом был, разумеется, «Дикий мужчина» — проигрыш вчистую снят с песни The Tiger Lillies. Впрочем, имелись и несколько более засекреченные цитаты — Шнур только недавно признался мне, что свой коронный номер «Шоу-бизнес» он написал под влиянием арии старухи Шапокляк («Хорошими делами прославиться нельзя»). Шнуров производил подобные транзакции непринужденно, и музыка поддавалась ему с благодарной легкостью. Впрочем, этого следовало ожидать от человека, который одно время профессионально копировал картины Брейгеля.
С возникновением «Мата без электричества» у «Ленинграда» стала складываться вполне осмысленная аудитория. При всей матерщине группа совершенно не нуждалась в возрастном цензе — дети и юношество к этой музыке не слишком тянулись. Никто не писал слово «Ленинград» на стенах, это была музыка для старших. В Шнуре, которого мало кто тогда знал, все чаяли видеть как минимум сорокалетнего. Под его музыку вполне можно было, согласно расхожей установке, «все проебать». Однако сама конструкция фразы уже предполагала наличие этого «всего», то есть определенную зрелость. Интересно также то, что меломаны «Мат» почти поголовно избегали. Наслаждались им, напротив, те, кто музыку вообще не слушал (например, самые разнообразные девушки, а также гуманитарии под и за пятьдесят). Шнура это радовало. Семь лет спустя он мне заявит: «По крайней мере, про „Ленинград“ никто не скажет, что мы, мол, выросли на ваших песнях».
