Если знакомые были католиками, они замечали: «Ну, тут ведь дело не в личности священника. В ближнем храме священник всегда самый лучший». И Каролина отвечала: «Я знаю тамошнего священника».
Сейчас она задавалась вопросом, так ли уж хорошо его знает. Он, как всегда, улыбался всем своим красноватым лицом и прихрамывал на больную ногу. В руке у него была выцветшая папка, из которой, как всегда, торчала беспорядочная пачка помятых бумаг.
– На прошлой неделе я взял два дня, чтобы переписать в Британском музее отрывки из «Жизнеописания Богоматери» Лидгейта[6]. Они у меня тут. Вы знакомы с этим сочинением? Я вам сейчас почитаю. Восхитительно. А вы что пишете? У вас усталый вид, вы хорошо спите? Едите здоровую пищу? Что у вас было на завтрак?
– Вот уже неделю как я не сплю по-настоящему, – ответила Каролина. Затем рассказала ему про голоса.
– Это началось с вами после возвращения из Святой Филомены?
– Да. Ровно неделю тому назад. И с тех пор продолжается. Происходит это днем, когда я одна. Лоуренс вернулся из-за города и перебрался ко мне. Мне страшно оставаться ночью одной.
– Он спит у вас?
– В другой комнате. Это можно?
– Пока что, – рассеянно ответил священник.
Он внезапно поднялся и вышел из комнаты. В голове у Каролины замелькали предположения: «Может, он отправился за другим священником? Решил, что я опасная. Или пошел вызвать врача? Думает, меня надо признать невменяемой и увезти». При этом она понимала, что все это глупости: отец Джером имел привычку неожиданно выходить, когда вспоминал о том, что следовало сделать в другом месте. Он скоро вернется.
Он очень скоро вернулся и сел, ничего не объяснив. Через несколько секунд вошел послушник и поставил перед Каролиной поднос со стаканом молока и тарелкой крекеров. Это вернуло монаху и монастырской приемной привычный вид. Не далее как зимой, когда вечерами рано темнело, они завершали занятия по катехизису и отец Джером брал для Каролины из монастырской библиотеки толстые тома Отцов Церкви – она любила рыться в этих изданиях. Он оставлял ее в теплой комнатке листать страницы и делать выписки и обычно отправлял к ней послушника со стаканом молока и крекерами.
И вот она сидела, прихлебывая молоко, а отец Джером читал ей вслух отрывок из «Жизнеописания Богородицы». Он уже приступил к переводу сочинения на современный английский язык и пару раз спросил ее совета. Каролина вновь почувствовала себя в обществе священника легко и непринужденно. Он никогда не относился к ней не как к ней, а как к другому человеку. Он обращался с ней не только как с чадом, не только как с интеллектуалкой, не только как с неврастеничкой, не только как с чудачкой. Он, видимо, просто считал ее такой, какова она есть. Он стал расспрашивать, и она уже более внятно рассказала про голоса.
– По-моему, – заметила она, – на самом деле это – разные тональности одного и того же голоса.
Еще она сказала:
– По-моему, я одержима дьяволом.
– Нет, – возразил он, – не дьяволом. Может быть, идеей, но я в этом сомневаюсь.
– По-вашему, это галлюцинации? – спросила она.
– Откуда мне знать?
– По-вашему, я безумна?
– Нет. Но вы больны.
– Правда. По-вашему, я неврастеничка?
– Конечно. Это понятно само собой.
Каролина рассмеялась. Когда-то она могла называть себя неврастеничной, не испытывая при этом дурных предчувствий. Когда-то это слово было всего лишь паролем в ее кругу.
– Если я еще не сошла с ума, то скоро сойду. Если это не прекратится, – сказала она.
– Неврастеники не сходят с ума, – заметил он.
– Но это невыносимо.
– Разве это не зависит от вашего восприятия?
– Отец, – сказала она, словно обращаясь к себе самой, чтобы привести мысли в порядок, – если б я только знала, откуда берутся голоса. По-моему, это одно и то же лицо. Оно пользуется пишущей машинкой. Оно использует прошедшее время. Ну в точности как если бы кто-то пристально за мной наблюдал и мог читать мои мысли; как если бы он дожидался случая вцепиться в какую-нибудь незначительную мысль или поступок, чтобы извратить их и тем самым придать им значение. Откуда оно знает про Лоуренса и моих знакомых? А еще на днях случилось странное совпадение. Мы с Лоуренсом послали друг другу по телеграмме в одно и то же время и с одними и теми же словами. Ужасно. Голос судьбы, да и только.
– Такое случается, – сказал отец Джером. – Совпадение или что-то вроде телепатии.
– А пишущая машинка и голоса? Словно автор из другого измерения пишет о нас роман.
Произнеся это, Каролина поняла, что попала в самую точку. Больше она на эту тему ничего ему не сказала.
Когда она уходила, отец Джером спросил, как ей понравилось в Святой Филомене.
– Отвратительно. Я выдержала всего три дня.
– Что ж, я и не думал, что тамошняя обстановка вам подойдет. Вам надо было отправиться к бенедиктинцам, они вам ближе по духу.
– Но вы же сами рекомендовали мне Святую Филомену! Помните, тогда у леди Мандерс вы в два голоса уговаривали меня туда поехать?
– Ох, прошу прощения. Да, так оно, вероятно, и было. Что вам там не понравилось?
– Люди.
– Ну да, люди, – усмехнулся он. – Все дело в том, как вы их воспринимаете.
– Именно в этом, – сказала Каролина таким тоном, словно ей в голову внезапно пришла некая мысль.
– Что ж, Господь да благословит вас. Спите спокойно и не пропадайте.
Вернувшись на Куинз-Гейт, она застала Лоуренса в квартире. Он возился с какой-то черной коробкой, которую она поначалу приняла за большую пишущую машинку.
– Что это? – спросила она, рассмотрев коробку получше.
– Послушай, – ответил Лоуренс.
Он нажал на клавишу. Раздалось жужжание, и коробка заговорила натужливо хриплым неестественным мужским голосом. «Дорогая Каролина, – произнес голос, – я хочу кое-что предложить». Затем последовала смешная, но совершенно непечатная фраза.
Каролина облегченно расхохоталась и повалилась на диван.
Лоуренс что-то сделал, и машинка снова прохрипела те же слова.
– Я сразу узнала твой голос, – сказала Каролина.
– Готов поспорить, что не узнала. Я его потрясающе изменил. Послушай еще раз.
– Ни за что! Нас могут подслушать. Скотина ты грязная.
Он опять проиграл запись, и они не смогли удержаться от смеха.
– Зачем ты притащил сюда эту штуку? – спросила Каролина. – Она могла меня до смерти испугать.
