Об этом она размышляла, но когда подняла на него глаза и увидела, что, несмотря на крайнюю усталость, он по-прежнему сохраняет учтивость, то снова заплакала.
– Ох, Уилли! Смогу ли я когда-нибудь отблагодарить вас? Вы так добры. Так добры, – повторила она, словно усталый ребенок, который застрял на одной фразе. – Так добры, так добры…
Она из благодарности отказалась от приобретенного преимущества и опять превратилась в обезумевшую женщину, которая ищет защиты у старого друга.
Барон, как будто сделав шаг ей навстречу и желая представить ее не в столь жалком виде, спросил:
– Что вы сейчас пишете?
– Все ту же книгу, но за последнее время не очень продвинулась.
– Работу о романе двадцатого века?
– Да. «Форма в современном романе».
– И как пишется?
– Пока что неплохо. Трудно дается глава о реализме.
Внезапно ее охватила злость: голоса нарушили ее планы. Она собиралась выкинуть из головы все личные неурядицы и возобновить работу на этой неделе, так нет же – эта мерзкая, унизительная история! Она снова потеряла контроль над собой.
– Не должно было со мной такое случиться! Такое не должно случаться с разумными женщинами!
– Как раз с разумными такое и случается, – заметил Барон. И он, и Каролина пили бренди неразбавленным.
Через какое-то время Барон сварил еще кофе, а там, слава Богу, пришел рассвет.
Барон возражал, однако в конце концов позволил ей уйти. При дневном свете она ожила, в ней пробудилась энергия, которую неизвестно откуда черпают нервные люди, причем не только вопреки бессонной мучительной ночи, но едва ли не благодаря ей. Барон возражал, однако позволил ей уйти, после того как она пообещала дать днем о себе знать. Ей не терпелось покинуть его квартиру. Ей хотелось вернуться в Кенсингтон. И связаться с Лоуренсом – он возвращается в Лондон. Дома предстоял разговор с управляющим: Каролина не сомневалась, что другие жильцы уже пожаловались на ночной тарарам.
– Домом управляет форменная скотина, – пожаловалась она Барону, собирая вещи.
– Выдайте ей десять шиллингов, – посоветовал он.
– Это мужчина.
– Ну, так выдайте два фунта.
– Может, один, – сказала Каролина. – Что ж, Уилли, огромное вам спасибо.
– Дайте два, не ошибетесь, – настаивал Барон.
– Дам тридцать шиллингов, – серьезным голосом ответила Каролина.
Барон тихо захихикал. Каролина подумала и тоже рассмеялась.
– Люблю пререкаться.
– Все женщины любят.
По дороге к метро «Хемпстед» она отправила телеграмму Лоуренсу: «Немедленно приезжай, происходит нечто загадочное».
«Голоса могут и не повториться», – подумалось ей. В некотором смысле она надеялась, что повторятся. Лоуренс вполне мог стать орудием их разоблачения, всего лишь отпустив какое-нибудь невинное замечание. На такое он был способен. Она не думала, что голоса заговорят с ней в чьем-то присутствии. Но Лоуренс предпримет расследование. Она испытывала неестественное возбуждение и чувствовала себя чуть ли не авантюристкой. Утро было ясное, солнечное. В метро она открыла сумочку, переложила фунт с десятью шиллингам в отдельный кармашек и улыбнулась: деньги для управляющего. В целом она надеялась, что голоса вернутся, дадут ей шанс установить их существование и обнаружить источник.
До Куинз-Гейт она добралась в половине десятого. Удобное время. Жильцы разошлись на службу, а управляющий еще не появился. Она тихо прикрыла дверь и на цыпочках поднялась на второй этаж.
Лоуренс не стал закрывать дверь телефонной будки, чтобы не мешать доступу воздуха и утреннего осеннего солнца.
– По-прежнему не отвечают?
– К сожалению, нет.
– Вы уверены, что правильно набрали?..
Но телефонистка уже повесила трубку. Он был уверен, что она неверно набрала номер – или, по крайней мере, Каролина отправилась ночевать в другое место. А может, пошла на утреннюю мессу.
Он позвонил родителям. Мисс Роуз не давала о себе знать. Мать была на мессе. Отец только что уехал. Он послал Каролине телеграмму с местной почты, она же сельская лавка, и, раздраженный, решил прогуляться, но пришел в хорошее настроение в предвкушении приезда Каролины в гости к бабушке. Он решил продлить свое пребывание еще на неделю. Через полчаса он дошел до коттеджа, где его ждала телеграмма от Каролины.
– На почте все перепутали, – сказал он Луизе.
– Что перепутали, милый?
– Я послал Каролине телеграмму, а Каролина, судя по всему, послала мне. Но на почте непонятно как перепутали содержание. Это – то, что я посылал Каролине, даже слова те же самые.
– Какие, милый? Прочти вслух, а то я не понимаю.
– Пойду объясняться на почту, – выпалил Лоуренс и сразу вышел. Ему не хотелось создавать впечатление, будто он скрывает от бабушки содержание телеграммы, составленной, по его признанию, из его же слов. Он перечитал текст: «Немедленно приезжай происходит нечто загадочное». Подпись – «Люблю Каролина».
На почте, где несколько соседок Луизы покупали чай и прочий товар, Лоуренс вызвал легкое оживление. Текст его телеграммы сравнили с текстом полученной. Он четко расслышал, как почтмейстер в своем закутке обратился к дочери: «Они написали одни и те же слова. Это шифр или какое-то дельце, о котором они сговорились».
Он вышел и сказал Лоуренсу:
– Обе телеграммы, сэр, полностью совпадают.
– Однако странно, – заметил Лоуренс и повторил: – «происходит нечто загадочное».
– Да, по-видимому, – согласился почтмейстер.
Лоуренс поспешил удалиться, пока история не запуталась окончательно и не стала предметом общего разговора. Он вошел в телефонную будку и попросил набрать номер Каролины. После первого же звонка она подняла трубку.
– Каролина?
– Лоуренс, ты? Я сию минуту вернулась и нашла телеграмму. Это твоя?
– Да, а ты отправляла?
– Да. Как прикажешь ее понимать? Мне так страшно.
В комнатке Бенедиктинского монастыря стоял резкий запах политуры. Четыре стула, стол, половицы, оконные рамы отдыхали в сиянии полировки, словно деревянные эти изделия только перед рассветом завершили тяжкий труд, натирая самих себя. Снаружи позднее солнце конца октября светило на узкую полоску садика перед зданием, и до Каролины, ожидающей в монастырской приемной, доносились знакомые звуки пригорода – птичья возня и шаги прохожих. Эту приемную с ее запахом лака она знала как свои пять пальцев – ходила сюда раз в неделю три месяца за наставлением в католической вере. Каролина увидела, как на столешницу села муха, и ей на миг показалось, что муху подстерегает смертельная опасность – вдруг ее затянет гладкая поверхность, по которой она скользит. Но муха легко взлетела. Каролина вздрогнула и нервно обернулась на звук открываемой двери. И поднялась: вошел священник – ее добрый друг, стареющий отец Джером. Она столько лет его знала, что уже и не помнила, когда они познакомились. Они то поддерживали связь, то на какой-то период теряли друг друга из виду. Когда она решила принять католичество и стала еженедельно ездить в эту обитель, знакомые удивлялись: «Зачем ты ездишь за наставлениями так далеко от Лондона? Ходила бы лучше на Фарм-стрит»[5]. – «Я знаю тамошнего священника», – отвечала Каролина.
