— Схожу с ума, — теряя сознание, повалился он в смородиновый куст.
Очнулся он, когда процесс развития волшебных семян уже шёл полным ходом. Из грядки наполовину вылезли хорошенькие фюзеляжики, распрямлялись поблескивающие алюминием крылья. Ещё мгновение, и один за другим в небо вырвались пять блестящих самолётиков. Они сверкнули на солнце серебристыми рыбками и растаяли в вечернем небе. Всё. Будто и ничего не было. Бедняга остался сидеть под смородиновым кустом в полном недоумении.
Наконец он поднялся. Тяжело ступая, подошёл к умывальнику, долго смотрел на себя в зеркало. Умылся, на всякий случай.
— Чудеса! — потряс он головой. — Интересно, что у Повара получилось?
И он, крадучись, на цыпочках, подбежал к забору и сквозь щели в штакетнике стал высматривать, что там и как.
У Повара было всё замечательно. Уже зеленели огуречные листочки. Они увеличивались прямо на глазах, разрастались, из-под них высовывались жёлтые длинные бутоны и, тут же лопаясь, раскрывались в большие жёлтые цветы. Они были величиной с настоящие граммофонные трубы. Повар довольно потирал ручки. Вот сейчас что-то произойдёт и эти гигантские душистые граммофоны превратятся в Огуречных Лошадок!
В ожидании необыкновенного зрелища на забор со всех сторон мало-помалу влезали зрители. Правда, сначала они только скромно заглядывали в щели и через штакетник, но потом, подпираемые любопытствующей толпой, поднимались всё выше и выше и наконец без зазрения совести почти по пояс перевесились через забор.
— Вот это да! Ну и ну! — ахали со всех сторон.
— Кыш! Куда вы?! — спохватился Повар.
Но забор затрещал и со скрипом повалился на кусты крыжовника и малины. А раз забора нет, то чего уж теперь, чего стесняться-то!
И все, сгорая от любопытства, полезли вперёд. Повар, не в силах сдержать оголтелую толпу, растопырив руки, бегал вокруг грядки, где, набирая силу, мощно цвели гигантские цветы.
— Эй, передние! Встаньте пошире! Присядьте! Пригнитесь! — кричали, напирая, вновь прибывшие ротозеи.
Повар со слезами на глазах умолял разойтись, не лезть и наконец заорал в отчаянии:
— Караул! Милиция!
Да где там! Какая милиция, когда все милиционеры сами давным-давно свешивались со столбов и деревьев, обнимая их крепкими ручищами и коленками.
Когда приехали корреспонденты и попытались с камерами и фотоаппаратами пробиться к месту происшествия, снимать было нечего. Грядку сровняли с землёй. Усталые, но довольные, что всё увидели своими глазами, очевидцы расходились, волоча на ногах обрывки жёлто-зелёной ботвы. А вдоль по просёлочной дороге машина «скорой помощи» увозила похохатывающего Дачника-неудачника.
Муравей тащил семечко. Оно елозило по спине, сползало то на один, то на другой бок. Но он, спотыкаясь и покачиваясь, всё же шёл и шёл по лесной дороге, огибая огромные сосновые шишки, взбираясь на скрюченные корни, как на горные вершины, и спускаясь вниз. Перелезая через толстый сук, преградивший ему дорогу, Муравей потерял равновесие и кубарем полетел вниз, но и, прощаясь с жизнью, не выпустил добычу, а ещё крепче вцепился в неё лапками.
Куда его занесло? Он открыл глаза: темно. «Нора, что ли, чья-нибудь? — рассуждал он, вытряхивая песок из карманов. — Темно-то как. У норы должен быть выход, — быстренько сообразил он, — значит, где-то должен быть свет. А тут глухо».
Он испугался. Тараща глаза в темноту, он вертел головой, тыкался туда-сюда, но вокруг только осыпалась и уплотнялась земля. Всё. Не выбраться.
Муравей снял майку, кепочку и принялся изо всей мочи работать лапками. Ещё не всё. Ещё не всё… Ещё поборемся! Он сучил и сучил лапками, пока совсем не выбился из сил. Тогда он затих. Лёг на семечко, как на матрасик, закрыл глаза и стал тихо вспоминать, что хорошего было в его жизни.
А хорошего было много. Ну конечно, друзья-муравьи. Как вкалывали на заготовке сосновых иголок. Как потом вечером возвращались в свой муравейник к муравьихам и муравьишкам… И жаль ему стало большеглазую Муравьиху с мягким брюшком, и заплакал он горько, утирая усики смятой кепочкой.
Он не помнил, сколько прошло времени. Может, уже и не часы шли, а дни, как он сидит здесь, засыпанный землёй навеки. Он ещё немного поплакал, потом вздохнул, надел майку, заправил её в штанишки, надел кепочку набочок и решил, что должен выглядеть достойно, если его, дохлого, вдруг откопают. Но тут семечко под ним стало шевелиться. Намокнув от муравьиных слёз, оно разбухло, треснуло, и зелёный росток полез вверх. Муравей вцепился в него изо всех сил и, закрыв глаза, замер. Он чувствовал, как вместе с ростком буравит землю, протискиваясь через шершавые песчинки и камешки.
Наконец яркий свет брызнул Муравью в глаза, и он зажмурился и вздохнул радостно и свободно. Он твёрдо стоял на земле. Он был спасён!
Муравей отряхнулся, посмотрел на стебелёк, который спас его, и очень удивился: «Никогда не видел, чтобы что-нибудь так быстро росло!»
Огуречная плеть, быстро, как в мультфильме, ползла по стволу тонкой берёзки, выбрасывая длинные завитушки усов и цепляясь ими за всё на своём пути. Бутоны набирали силу и с хрустом лопались, превращаясь в огромные цветы. Пчёлы и бабочки тут же слетались на пир.
Муравей заглянул в один из цветков. Там, в глубине душистого тоннеля, зеленела шишечка завязи. Вдруг лепестки отпали сами собой, и эта зелёная шишечка превратилась в маленький огурчик. Муравей внимательно всматривался в него.
— Это какой-то странный огурчик. Вот чудо! Кому рассказать — не поверят!
Один из бутонов закачался, лепестки зашевелились, и из него, пыхтя, вылез шмель.
— Ну что там? Что там внутри? — затормошил его Муравей.
— Ф-ф-фу! Пыльцы много, а так ничего особенного! — сказал Шмель и, тяжело поднявшись, улетел.
— Нет, не полезу, — решил Муравей, — хватит с меня, и так чудом жив остался. Надо скорее позвать кого-нибудь поумнее! Кого? Профессор Хвостатов! Вот кто нужен! — решил он и со всех ног бросился бежать к большому дубу на опушке.
Чудесная Лошадка продолжала расти: вот огуречное брюшко, головка с ушками-листиками, свёрнутыми трубочкой. Она, будто просыпаясь, потянулась, открыла глазки и встала на тонкие ноги.
А в это время на кухне у профессора Хвостатова Дятел делился последними новостями.
— Ни у кого ничего не выросло! Ничего!
— И не могьё нисево выясти, — авторитетно глядя на него сквозь золотые очки, говорила Кротиха. — Это зе абсюйд — из огуецного семеська мозет поютиться тойко огуец. Закон пьиёды!
