В другой раз мы переписывались на инглише, а Головастик перехватил нашу переписку, чтоб посмеяться. Кит вскочил, прямо на уроке, одним махом перепрыгнул через парту, схватил Головастика за горло и сказал:
— А ну отдал быстро, а то прибью.
— Мальчики, сейчас же сядьте на свои места, — сказала училка. Но Кит ее даже не заметил. Он смотрел на Головастика, как будто хотел убить его взглядом. Глаза у Головастика наполнились слезами. Он кинул смятую в комок записку в угол. Кит долбанул его кулаком по плечу, по ходу пнул Пукана и поднял комок. Тут учительница тонким голосом заверещала:
— Оба. К директору. Немедленно.
Она вышла из класса. А Головастик и Кит вместе с ней.
Когда дверь закрылась, Овца вытащил из ручки стержень и начал тыкать им Пукана в спину. Сыроежка достала бутерброд.
Клерасил громко вздохнул и уставился в окно.
Я поймала на себе взгляд Фигуры.
— Чего зыришь?
— Думаешь, он самый крутой?
— Покруче некоторых.
— Ну-ну.
— В смысле ну-ну?
— Смысл тебе явно не понять.
— Да пошел ты.
Фигура хмыкнул и отвернулся. А у меня почему-то испортилось настроение.
После уроков мы с Китом пошли в парк.
— Что было у директора? — спросила я Кита.
— Когда эта корова нас притащила, Рыба начал пугать: мол, выгоню из школы за непослушание. Начал просить Головастика извиниться, ну и меня тоже. Но я ж не дебил: сказал им все, что думаю.
— Что сказал?
— Что они оба потомники, даже бабы нормальной в доме нет.
— А Рыба?
— Покраснел весь, как будто сейчас пернет. Но тут отец пришел и сказал Рыбе, чтоб отвалил от меня.
— А он?
— А он повырубался для приличия, а потом прогнал нас с Головастиком. Дальше уже они сами за дверью выясняли.
— Здорово, что он тебя защитил.
— Да он пальцем меня никому не даст тронуть — всегда на моей стороне.
Наступил декабрь. В зале мы тусоваться перестали: в дверь то и дело кто-то стучал, и было стремно.
Поэтому теперь после уроков мы зависали у гаражей за школой.
Однажды Кит с Овцой купили сигареты. На них было написано HB — как на простых карандашах. Кит заранее стащил у Мочи зажигалку Мы встали в узком проходе между двумя гаражами, а Кит и Овца закурили. Кит, как взрослый, пускал дым, а Овца сразу дико покраснел, закашлялся и стал задыхаться.
— Слабак, — презрительно сказал Головастик, но сам курить не стал, якобы потому, что у него астма.
— Кто еще хочет? — Кит протянул нам пачку. Все молчали. Кит посмотрел на меня.
— Давай я.
— Вот Килька молодец, — похвалил меня Кит.
Я втянула в себя дым — земля быстро поехала из-под дог и почему-то ужасно захотелось в туалет. Я сделала еще одну затяжку, и из глаз полились слезы.
— Дай мне, — Кит забрал у меня сигарету и сделал затяжку.
Голова кружилась, как после маршрутки, тошнило, а во рту был ужасный вкус. Дома я сразу помчалась в ванную, достала мамин дезодорант и прыснула им на волосы.
— Что в школе? — спросила мама и сама же ответила: — Ах да, прости, забыла. Наверное, все нормально, да?
— Ага.
— Ты что, брала мой дезодорант? — Мама подозрительно на меня посмотрела и принюхалась.
— Ну…
— Тебе нужен дезодорант?
— Ну…
— Я не замечала, чтобы от тебя пахло потом.
Слава богу, от меня ничем таким не пахло — вот Овца воняет так, что подойти невозможно. Но на следующий день я пришла из школы, а на кровати у меня лежал новенький дезодорант. Внутри катался шарик, и пах он так же приятно, как мамины духи.
Однажды, когда мы тусовались у гаражей, Овца достал мелок, который стащил из школы, и написал на стене очень плохое слово. По крайней мере я никогда не говорила его вслух. Вообще-то один раз я сказала другое очень плохое слово, хотя и совсем короткое, при сестре. Малютка, конечно, немедленно выдала все маме, мама рассказала все папе, папа пришел в ярость и устроил мне разговор. Один из тех разговоров, которые потом трудно забыть, хотя очень хочется.
Папа сказал:
— Ты же девочка. Как тебе не стыдно?
Я промолчала.
— Ты не можешь Сквернословить, как мужик.
Я промолчала.
— Ты же таким образом саму себя унижаешь.
А потом мне на всю неделю запретили смотреть телевизор.
Но Кит сказал:
— Круто, Овца! Давайте размалюем эту стену.
И все начали писать. Сначала Кит, потом Головастик, потом Сыроежка.
— Килька, давай, — крикнул Овца.
Кит протянул мне мелок.
И я написала. То самое слово, из-за которого был разговор с папой. Сама не знаю, почему я так сделала. Когда я дописала последнюю букву, кто-то резко схватил меня за рукав куртки, и мелок выпал из рук. Я обернулась и увидела, как убегают Кит, Сыроежка, Овца и Головастик. Меня держал за рукав какой-то злобный старикан в спортивной шапке с детским помпоном, и взгляд у него был такой, что хотелось умереть или как минимум провалиться сквозь землю. Но самое ужасное, что чем-то он напоминал Первого дедушку, и от этого мне стало совсем не по себе.
— Шпана! — крикнул он. Голос у него дрожал и был совсем высокий, как у женщины. — Черти! Сейчас отмывать у меня тут будешь все.
В носу странно защипало, и я увидела, как слезы, оставляя мокрые полоски на куртке, падают на снег. Дед отпер гараж, достал оттуда грязную тряпку и заставил оттирать стенку. Пока я стирала мел, он бубнил:
— Чему вас только учат в этой школе? Лучше бы сразу в колонию отправили. Одни хулиганы. Куда только родители смотрят.
Когда ругательства наконец закончились, я бросила тряпку в снег и побежала. Я бежала к метро, а рыдания, которые я пыталась сдержать у гаража, вырывались наружу. Я даже не думала, что еще умею плакать как Малютка — долго, безутешно и как будто с удовольствием. На троллейбусной остановке около гастронома никого не было. Я села на скамейку, хотя бабушка говорит, что туда писают и плюют бездомные, и закрыла лицо руками. Все тело содрогалось от плача, и, что самое глупое, я даже толком не понимала, почему не могу успокоиться. Наверное, поэтому я не заметила, что кто-то сел рядом.
— Килька, ты чего?
Я подняла голову. Это был Фигура.
— Чего случилось?
— Все нормально, — попыталась сказать я, но вышло что-то типа «А-а-а, ы-ы-ы».
— Чего-чего?
