Дьяк поднялся и рухнул на колени рядом с протопопом.
— Ох, прости, отче! — виновато попросил он. — Про одни дрожди не говорят трожди. Больше не огорчу.
— Вот и добро, вот и славно, — уловив ладонью ныряющую в поклонах голову дьякона и то ли поглаживая её, то ли помогая пониже кланяться, помягчел Аввакум. — А то уж епитимью на тебя наложить хотел. Молодой ты, грамоте зело обучен, но с ленцой. Ну да мы с тобой несуразинку эту избудем. Принимаю тебя в сыны духовные… Да ты кидай поклоны, кидай, а я ворчать боле не стану, стану за тебя молитвы говорить.
Отбил положенное число поклонов Фёдор, взял руку Аввакума в свои, приложился к ней и затих. Прояснилась, а скоро и зарумянилась слюда в оконце. Аввакум начал собираться в дорогу. Фёдор завернул в холстинку куски холодной рыбы, большую горбушку хлеба, уложил и завязал котомку.
— Грамотку-то Семёнову так и не прочёл, — протопоп кивнул на свиток, который ещё с вечера положил на подоконце. — Может, важное что. Ну, да прочтешь, как я уберусь. Сказывал тебе, нет ли, не упомню, а строгий указ государев за его рукой уже есть. По нему и трудись, правду Божью в церквах утверждай всяко. А то глянь — солнышко встаёт, утро какое бравое Господь посылает, только бы и славить Его, нашего Света, а тут сонь мертвая. Не токмо благовеста не слыхать, ботало коровье не брякнет. А ты отныне сын мой духовный, так уж старайся, милой, блюди неусыпно отеческое устроение.
Фёдор кивал, но какое-то сомнение морщило его лоб, спросил:
— Ты, отче, в сыны духовные меня принял, а я уж у нашего протопопа в сынах. Ладно ли эдак?
— Ладно, — Аввакум улыбнулся. — Ласковый теленочек двух маточек сосет. Чуешь, сыне, двух!
— Чую, батюшка… А у нас тут худо. Вот и звоном балуются кто попадя, ты сам слыхал. А я тут, считай, почти один в поле воин. Наш пастырь, чуть что, в Москву котомится, а мне — бока подставляй. В храме три калеки, стыло в них, хоть вой, а на улицах — бой. Пьянь гуляет и разбой с распутством. — Жаловался Фёдор рваным от волнения и простуды голосом. — В церковь совсем мало ходят. Брожу по дворам, увещаю, а они уросят, мол, пошто такие долгие службы да поклонов тыща. Мы не способны, работ полон рот, пахать и сеять не можно, времени нет, да боронить, да покосничать! Как их уламывать?
— Тяжко, Фёдор, знаю по себе, но ты, — Аввакум показал руками, — гни их непокорство, спасай заблудших, жалей. Теперь давай прощаться.
Он обнял Фёдора, благословил.
— Силы небесные не оставят без помощи праведника. И святой Павел на выручку тебе во всякий день. Помнишь ли?.. Согрешающих обличай везде и перед всеми, дабы другие страх имели, ибо многие уже совратились вслед сатаны. Добрые времена на подходе, сыне! Новый патриарх Никон щит нам и пример усердному служению. Ну, прощай, храни тебя Христос.
В Юрьевец-Повольской Аввакум добрался к обеду третьего дня и, не заглядывая в свою хоромину, направился к воеводской избе, стоящей неподалёку и по дороге. Встретил его новоназначенный воевода, Денис Максимович Крюков, приземистый, на кривых крепких ногах, косая сажень в плечах, с улыбчивыми, приветливыми глазами, заросший до глаз каштановой во всю грудь бородой. Красив был Денис Максимович. Аввакум знавал его по Москве, когда Крюков состоял в свите царицы Марии Ильиничны. Был весёлым острословом, пользовался вниманием всей верхней половины государева двора. И бороду подстригал по приблудшей к боярам иноземной моде. Этакое безобразие не нравилось протопопу, о чём и говорил им в глаза дерзко и поносно. И вот, поди ж ты, образумился Крюков.
Надеялся Аввакум — мог воевода уже и указ царёв получить: «Быть в строгой и скорой помочи» протопопу в его неспокойных приделах. Да и Никон обнадёжил всяческой заботой, недаром же Юрьевец входил в состав патриаршей собственности со всеми землями, дворами духовенства и пахотных людишек, обложенных многими податями. С сажени земли вносили по пяти алтын в патриаршью казну. Деньги сбегались большие, за их сбором налажен был жёсткий надзор и учет. В свой последний прибег в Москву Аввакум внёс денег больше чем следовало аж на пять рублёв и двадцать два алтына с денежкой, весьма и весьма удивив и порадовав казначея ревностным исполнением сбора общего налога. Знал бы он, ведал бы, чего стоили протопопу эти «лишние» рубли! Да, поди, и знал.
Ласково встретил воевода Аввакума: сошёл с крыльца, вежливо повёл рукой в сторону радушно распахнутой двери.
— Входи с милостью, отец протопоп, — клоня голову, с шапкой в руке, пригласил он. — Ждём который день. И с новым чином тебя поздравляем, очень им довольны. Намедни грамота государева до-ставилась, в ней всё в точию разуказано.
— Храни тя Бог на добром слове, Денис Максимыч, — низко поклонился и Аввакум. Он не скрывал довольства, оглядывая бравого воеводу. Крюков заметно смутился, сам заулыбался и с достоинством огладил роскошную бороду.
— Эка веник знатный какой вырастил! — похвалил Аввакум. — Это ж и глянуть любо!
По тесовым широким ступеням поднялся на раздольное крыльцо под навес, подпёртый двумя витыми колоннами с увесистой тыковкой-гирькой по центру свода.
Денис Максимович шёл рядом, поддерживая его под руку. Воеводой он был назначен на смену прежнего совсем недавно, но кое-что знал об отношениях протопопа со смещённым им Иваном Родионы-чем. Знал и о добром внимании к Аввакуму людей государева двора и духовника царя Стефана Вонифатьева. Понимал — будет ему непросто со своенравным пастырем.
Войдя в избу, Аввакум покланялся на образа, благословил воеводу. Посидели, поговорили о том о сём. Заметив кивок воеводы, чтоб накрывали стол, решительно отказался.
— Благодарствую, Денис Максимыч. От угощения теперь откажусь, а водицей клюквенной аль смородинной — пожалуй. — Прижал руку к сердцу. — Не изволь серчать, воевода, деток повидать хочу, сил нету!
— Ну-у, — Крюков раскрылил руки. — Как скажешь. Была бы честь оказана.
Подали ковш студёной воды с морозцевым поверху дымком. И пока протопоп пил, обжигаясь и ухая, воевода сказывал:
— И хоромина цела, и детки с хозяюшкой, Настасьей Марковной, в здравии. Так что приступай к делам своим с Богом. Я буду наведывать, но и ты не забывай навещать. Всегда рад буду.
— Исполать на добром слове, Денис Максимыч, — поклонился Аввакум. — За дворишко, за деток, что уберёг, здравия тебе и твоему дому.
— Навожу правду, как умею, — ответил Крюков, но с прощальным поклоном не спешил, видно было — хочет спросить, да не смеет. Аввакум кивком подбодрил его.
— Вот бы о чём прознать не грех, — начал воевода. — Пошто Никон до сих пор не Патриарх всея Руси?.. Хотя ты и не можешь знать, в дороге был, но всё же?
— Как не патриарх?! — изумился Аввакум, даже голову назад откинул. — Чаю, уже патриарх!
— Да, по слухам, вроде бы отказался, — развёл руками воевода. — Был здесь проездом у меня князь Пётр Долгорукий, в Казань плыл по назначению, сказывал — не хочет сесть на место патриарше. Всем миром московским просили — ни в какую. Боярство на коленях стояло, сам царь… коленопреклонённо молил. Может, и не так было. Князь Пётр, известно, никогда не жаловал Никона, может, и подпустил лишнее, как знать. Вона она где, Москва…
