Конь – культовая вещь. Его хранят, как реликвию. Утеря коня – серьезный проступок. Свитера и сумки распускаются на нити, чтобы сплести крепкого коня. Плетение коня – целый ритуал. Чем бы зэк ни занимался, он обязан бросить личное ради общего. Нет дел важнее изготовления этой дряни.
Конь, как любая веревка, похож на глиста. Глист – это червь, живущий в теле человека и любого другого существа, очень тонкий и длинный. Неопытный глаз спутает его с веревкой. Иногда жертва избавляется от глиста через анальное отверстие, и тогда говорят, будто она веревку проглотила.
Зэки поклоняются червю слепо, думая, что дорога нужна для связи, а я знаю, что это поклонение божеству. Потому что червь – это божество, которое нуждается в поклонении, иначе он перестанет быть божеством. Недаром его картинка есть в желтой книге.
Карточные игры, столь популярные в тюрьме, тоже дань божеству. Карточная масть «черви» и игра «солитер» – названия говорят сами за себя.
Дорожник – главный жрец червя. Он пускает символического змея в канализационные тоннели, которые символизируют кровеносную, нервную и пищеварительную систему любого живого организма. Чтобы пустить червя, нужно сильно поклониться. До самой дючки, ощутить глубину и тайну ее недр. Сквозь грязь и вонь струится конь и соединяется с конями других хат, доставляет малявы, непромокаемые пакеты с куревом и чаем. Несет благо в разные хаты. Все замыкается в котловой. Здесь голова тюремного паразита по имени Паша. Его навес Пантус. Он смотрящий за тюрьмой. Фаворит червя и наркоман.
Пантус, почти вантуз. Палка с присоской: инструмент для прочистки унитаза. Модель глиста из дерева и резины. Точнее навеса не придумать для главного на тюрьме. Поменяли пару букв и как бы замаскировались.
84
Большинство зэков наркоманы, у которых передышка от наркотиков. В тюрьме не хватает кайфа, поэтому они жадные до удовольствий. Находят их в чем попало. В еде, сне, чае, куреве, разговорах. Копят удовольствия, как монетки в копилку.
Много внимания уделяется «базаркам». Считается, что умение правильно «прибазарить», то есть разговором подчинить себе ближнего, пригодится на лагере, где сидят основной срок, а тюрьма только начало. В «базарках» запрещены три слова: «спросить», «просто» и «думать». Без этих слов речь зэка резкая, а для нежного уха страшная. Слабого или непривычного человека она вводит в ступор. Он цепенеет и его можно, как кролика, понемногу поглощать.
Зэки объясняют себе запрет этих слов так: «Спрашивают мусора, когда допрашивают», «Просто – это девяносто (раз в жопу)», «Думают кони, у них голова большая». А на самом деле червь не любит слово «просто», потому что чем сложнее, тем больше суеты и копошения. Не любит «думать», потому что думать – не делать, не суетиться и не копошиться. Не любит слово «спросить», потому что спрашивая можно узнать, а кто не знает, лучше спит. Червь простой, как макаронина, трубка о двух концах, а хочет быть сложным и важным. Желание казаться сложнее, чем на самом деле, объясняет многие глупости и парадоксы, какие бывают вокруг и удивляют. Суета и копошение – признак червивости. Все черви одинаково делают: суетятся и копошатся. Посмотреть со стороны – копошатся. Изнутри – суетятся.
85
В секу заглядывает продольный и видит, что копошатся. Разбрелись кто куда и чешут яйца от скуки. Вода журчит на дальняке – кто-то срет. Ходят, сидят, лежат, чай пьют, курят, играют в нарды, шахматы, разговаривают. Кто на что горазд, лишь бы убить время.
Продольный уходит, не заметив ничего подозрительного. Так же и я, когда смотрю на червей, думаю, что они копошатся и никакого смысла в их копошении нет. А он есть.
Те, кто ходят будто просто так, на самом деле ходят не просто так. Они заслоняют тех, кто сидит, потому что те, кто сидит, не просто так сидят, пьют чай и играют в шахматы – они делают запретные вещи: мастырят заточки, плетут коня, крутят маслины, шпилятся под интерес, гонят сэма, набивают наколки и загоняют шарики под шкурку. Все, кто сидит и маскируется под чаепитие, на самом деле заслоняют тех, кто лежит на шконках и занимаются делами поважней, настолько важней, что лучше о них промолчать. Так же, как те, кто разговаривает ни о чем, на самом деле маскируют своими голосами тех, кто разговаривает о важных вещах не для левого уха, а тот, кто журчит водой на дальняке, маскирует того, кто точит заточку или долбит под нарой кабуру в соседнюю хату. Все делают одно дело – суетятся. Одни прячут, а другие прячутся. Продольному кажется, что все копошатся, ему виден только хаос. Паразит на то и паразит, чтобы выглядеть безобидно, и продольный, заглядывая, видит только случайности, но ничего случайного. Я это знаю, потому что был внутри и снаружи, а продольный только снаружи. Поэтому он знает и видит вдвое меньше, чем я. Я – как два продольных, а он – как половина зэка.
86
Суетиться со всеми не люблю. Я и в детстве не любил играть в войнушку. В прятки веселей. Спрятаться и ждать, пока найдут. Или не найдут.
В хате трехъярусные нары. Нижняя – шконка, средняя – абрикоса, верхняя – пальма. У верхней тропическое название. Знойным летом, лежа на пальме, я сочинил стишок «В трусах на наре под потолком. В душном воздухе тропического лета. Нара верхняя в тюрьме зовется пальмой. Как же это по-садистски метко!»
Когда происходит суета, лежу на пальме, будто прячусь. Зэки редко смотрят вверх. Вся суета происходит внизу, в районе шконок и абрикос, а я высоко.
Я сам выбрал пальму. В поездах всегда выбирал верхнюю полку. Летом жарко, но мне это место подходит. Я не из потливых и от жары сильно не страдаю. С пальмы все видно как на ладони. Именно с пальмы я впервые заметил червя.
87
Газета вышла в свет. Я ее видел: все то же самое, только вместо объявления малолетки появилось мое, выполненное в красно-черных тонах.
С утра все приготовил. Проветрил, подмел, проверил, легко ли открывается дверь в туалет, достаточно ли широк мой стол и крепко ли прибита к полу табуретка. Положил на стол пачку анкет и стал ждать. Первым приперся малолетка. Я мог это предвидеть, но не предвидел. Он пришел не один, а с двумя мужиками.
– Это ты? – удивился он.
– Я, – удивился я.
Сперва была драка, а потом разговор.
– Это мой брат и его кореш, – сказал он, усевшись на мой стол, свесив ноги.
Я зажимал нос кровавым платком. Широкий стол не помог, дверь тоже. Она была сорвана с петель. Стул сломан, а табуретка вырвана с корнем. Надо было что-то сказать, и я сказал:
– Ты первый начал.
Он вскинул брови.
– Что начал?
– Обманул меня. Никакой ты не психоаналитик. Такой же психоаналитик, как я…
Я хотел сказать «режиссер», но осекся. Режиссер – это святое.
– Почему никакой? – спросил малолетка. – Очень даже какой. У меня и диплом есть.
– Я таких дипломов могу штук сто наклепать.
На полу валялся мой фальшивый диплом психиатра.
