79
Здесь бывает очень страшно и очень весело. Весело бывает, когда кому-то страшно, а страшно, когда всем весело. Чего на воле не замечал, здесь вынужден замечать. Приключения в замкнутом пространстве, и некуда деться от приключений. Дни тянутся медленно, но жизнь в тюрьме быстрая. Каждый день не похож на следующий. Один человек меняется несколько раз в сутки. Сейчас он добрый друг, делится пайкой и угощает чаем, а через пять минут он злой враг и поддакивает тому, кто меня ненавидит.
Зэк разный, как калейдоскоп. Изменяется со скоростью мыслей в голове между хорошим и плохим и тем, что нравится и не нравится. Театр с маленькой сценой, где разыгрывается бессчетное число постановок, при однообразных декорациях и без кулис. Вот где я оказался.
Когда кому-то хорошо, видно и того, кому плохо. На воле кто-то веселится и радуется, и кажется, что всем весело. Большие расстояния, и не видно, что за горизонтом кто-то плачет. С ума можно сойти, наблюдая все это в одно время в одном месте на расстоянии вытянутой руки.
Свобода щадит людей. Можно всю жизнь прожить на воле в радостном неведении, не подозревая о тех, кто платит за твое неведение слезами. На воле я могу верить, а могу не верить, потому что не все вижу своими глазами и часто пользуюсь чужими суждениями. А в тюрьме все вижу и сам участвую в том, что вижу, и ничего не остается, как верить. Можно закрыть глаза, можно открыть – ничего не исчезнет. Я как Алекс де Лардж из «Заводного апельсина», которому в глаза вставили спички и заставили смотреть на ужасы.
80
Люди жрали людей, как в сказке Герберта Уэллса «Машина времени». Это червь, поедающий свои экскременты. Не дождевой червяк, одинокий и грустный, – все одинокие кажутся грустными. Глубоко задумываются о себе и нуждаются в сырости. Трогательно и печально тянутся к дождю, попить водички. Живут поодиночке, в стаи не сбиваются и ничего им, кроме горстки земли, не надо. Это не добрый дождевой червяк, а злой глист. Такой голодный, что готов сожрать себя и свое говно, поэтому он так себя ведет. Голова пугает, а хвост с перепугу срет.
Многое стало понятным, и такое, что раньше было непонятным. Я раньше удивлялся, когда видел немотивированную агрессию. Теперь знаю, что она мотивирована. Это голод. Чем хуже хвосту, тем лучше голове.
Страх был общим. Все боялись. Голова боялась, что станет хвостом и обосрется, а хвост боялся, что недостаточно посрет и будет за это наказан. Я боялся вместе со всеми, но у меня была желтая книга. Я открыл ее наугад и сразу увидел картинку: древний змей кусает свой хвост. Символ вечности и бесконечного повторения – уроборос.
Модная фраза малолетки «Ищите причину бед в себе» стала означать «Жрите свое говно», или «Будьте как черви», или просто «Уроборос». Звучит как заклинание иллюзиониста: «Уроборос!» Самокопание и самоедство. Вот так действовала на меня желтая книга. Она все объясняла. Вещи, которые раньше были чепухой, обретали смысл.
81
В тюрьме я не видел созвездий, но привычка осталась. Я видел другие структуры. Они были просты, как макаронина, но состояли из сложных элементов, будто взяли наполненный линзами и призмами электронный телескоп и сделали из него палку говно мешать.
Сначала каждого можно описать, одним словом. Словно в хате не люди, а заготовки людей. Плоские вырезки из газетных объявлений «Их разыскивает милиция». Потом пришел я и начал усложнять. Добавлять мяса и выпуклостей. Кто-то сразу понравился, кто-то не сразу или совсем не понравился. Люди задвигались и заговорили. Усложнились настолько, что дальше некуда. Потом они сбились в кучки. У людей принято сбиваться в кучки. Вместе не так страшно. Все стали одним многоруким, многоногим существом. Я постепенно терял из виду каждого и видел общее, которое с одной стороны жрало, а с другой с перепугу срало. Общее было тупым, жадным и голодным, но, приблизившись к каждому отдельно, можно было неплохо пообщаться на умные темы. Когда снова отдалялся, то на общем фоне все тупели и упрощались до одного-единственного слова, которым можно описать человека с первого взгляда и при первой встрече. В тюрьме это слово называется «навес», а на воле – «кличка» или «прозвище».
Это первобытнообщинный строй, где имя дается человеку за заслуги и на что он похож. Индейские имена. Белый Клык, Большой Змей. В тюрьме все проще и быстрее. Не два слова, а одно. Клык, Змей, Большой, Белый.
Навес – это название того, что сразу видно. Червь видит самую выпуклую часть и выпячивает ее до гротеска. Так называемое «я», упрощенное и схематичное, как карикатура. Слово-ярлык, которое навесили. Нет «я» – нет навеса и дергать не за что. У смотрящего за тюрьмой навес был Пантус. В нем слышна его смерть кощеева. Его компромат и погибель. Кто знал его тайну, тот им управлял. Меня же нарекли Режиссером. Задали девчачий интерес: «Кем был по свободе?», чтобы знать, как ко мне относиться. По старой привычке ответил: «Был режиссером».
– Режиссером?? – старая реакция с двумя вопросительными знаками.
– Ага. – Быть режиссером приятно даже в тюрьме.
– Наверное, очень интересно.
– Нормально.
В моих ответах изменилось только время. С настоящего на прошлое. Добавилось слово «был».
– Много зарабатывал?
– У меня был доход.
– Ну примерно, сколько в месяц?
– По-разному бывало.
– А какие фильмы ты снял?
Вопросы задавал смотрящий за хатой, похожий на злого джокера из колоды карт. Глумливый рот на фоне лысой башки. На его плече красовался синий клоун в колпаке с тремя красными бубенцами. Навес был Виха. По масти жулик, то есть жульничал в картах, жил игрой. В тюрьме грузился за карточными долгами: следил, чтобы они вовремя выплачивались и десять процентов шло на развитие бандитизма.
82
На шестой день я еще не привык к тюрьме. Ходил с небритой грязной головой и не был похож на зэка. Виха кривогубо спросил:
– Чего такой грустный, Режиссер?
– Я совсем не грустный. Просто у меня такое лицо.
– Просто? Забудь слово «просто». Его здесь нет. Слышишь?
Он не видел фильм, где молодой японец говорит подружке: «Я не грустный. Просто у меня такое лицо».
Виха слышал эту цитату впервые и улыбнулся, как я улыбался, когда смотрел это американское кино с японцами в главных ролях («Таинственный поезд», Джим Джармуш).
– У меня такое лицо.
– Лицо проще делай, Режиссер. Подтягивайся к дороге. Будешь дорожником.
Быть дорожником – это всю ночь трогать руками обоссаную веревку, потому что главная дорога – мокрая. Она идет по сточной системе.
83
В тюрьме самая ценная вещь – веревка. Здесь у веревки свой навес – «канат». Или «конат», как говорят безграмотные зэки, а грамотные за ними повторяют, потому что безграмотные главнее грамотных – их больше.
Поначалу я думал, что конь – это сравнение с вьючным животным, но долго думая об одном и том же, как принято в тюрьме, додумался.
