— Ничего не понимаю, — ныл Карим, который путался уже после трех букв, — я никогда не научусь!
— Тихо ты! — шипела на него Мария и заставляла его повторять все сначала.
Она учила нас читать, а мы заново учили ее говорить.
Мария была дочерью школьного учителя из провинции города Файзалабад. Отец ее рано овдовел, и она с младенчества вместо игрушек возилась со старыми книгами с картинками, которые пахли пылью, и казалось, вот-вот рассыплются. Так она и научилась читать. Отец был бедным, почти как крестьяне, которые иногда, нехотя, отдавали ему в школу детей, чтобы те обучались грамоте. Крестьяне платили ему тоже нехотя, обычно чем-нибудь со своего огорода.
— Ваши дети не должны оставаться неграмотными, — все время повторял им учитель, — иначе они будут нищими и попадут в рабство, как вы. Вы этого для них хотите?
— Нет, учитель, — отвечали крестьяне, в знак уважения снимая шляпу.
Они действительно уважали учителя и искренне ему верили. Но времена были непростыми, и дети нужны были дома, чтобы помогать в поле или работать в доме у хозяина. На школу времени не было.
— Тебе надо учить детей богачей, — советовали учителю, — школа для них.
Но отец Марии не хотел идти к богачам. Пока ему не пришлось обратиться к деревенскому ростовщику, сперва один раз, потом еще. Он вернулся домой с сильной болью в груди и не проронил ни слова. На следующее утро двое мужчин пришли забрать Марию. Ее отец все так же лежал на своей подстилке, даже головы не поднял. С тех пор Мария больше не разговаривала.
— Но как тебя зовут на самом деле? — первым делом спросили мы ее.
— Меня зовут Мария, — ответила она, с трудом подбирая слова, — потому что вы меня так назвали. Моя семья — это вы.
Прошел почти год с появления Икбала, и между нами и впрямь что-то поменялось: раньше мы были просто детьми, которым досталась одна и та же участь, и каждый старался выжить, как мог. Теперь же мы сплотились, мы стали друзьями и даже чем-то большим.
Вместе нам удалось в одну из ночей расшифровать ту самую листовку, которую принес Икбал. Словно по волшебству все эти значки — криво, словно курица лапой, начерченные на песке, — обрели конкретный смысл. Мы увидели, как на бумаге появляется сообщение. Само — клянусь, мы были тут ни при чем. Оно вдруг возникло, и все тут.
Я помню, что сердце у меня застучало как бешеное. Я не могла поверить! Вот что значит уметь читать: ты смотришь на безжизненную вещь, и она вдруг становится живой, как человек, и говорит с тобой.
Мы закричали: «Ура!» — и тут же побежали каждый на свою подстилку, потому что, естественно, разбудили хозяйку.
Мы столько раз повторяли это вслух, что я даже сейчас помню, что там было написано. Всего несколько строк:
ХВАТИТ ИСПОЛЬЗОВАТЬ ДЕТСКИЙ ТРУД!!!
В Пакистане более 7 000 000 детей живут как самые настоящие рабы. Они вынуждены работать на алчных и безжалостных хозяев — в полях, на кирпичных заводах, на ковровых фабриках. Их приковывают цепями, бьют, над ними издеваются. Они работают от рассвета до заката, получая за свою работу одну рупию в день, в то время как их хозяева богатеют. Полиция обо всем знает, но не вмешивается, потому что она подкуплена! Но теперь и в нашей стране действует закон, который обязывает закрывать подпольные фабрики и арестовывать их владельцев. Заставим же всех уважать его! Положим конец этому позору! Наши дети имеют право на детство!
Конечно, там был еще адрес. Теперь проблема была в том, чтобы туда добраться. Мы придумали план.
Драка началась внезапно, во время обеденного перерыва, когда мы грелись на солнышке во дворе. Кто-то говорил, что это Мухаммед, который становился все более неловким, наткнулся на Салмана и опрокинул на него миску с чечевичной похлебкой. А кто-то утверждал, что начал Салман, который любил позадираться и подшутить над огромными ступнями Мухаммеда, а тот в долгу не остался.
Через секунду они уже лупили друг друга, и прежде, чем Карим успел сказать: «Эй!» — потасовка стала общей. Кто-то защищал Салмана, кто-то — Мухаммеда, кто-то никого не защищал, а просто хотел поразмять руки. Кто-то, может, и хотел бы остаться в стороне, да не смог. Мы, девчонки, тоже участвовали: носились туда-сюда по двору, кричали как гусыни и поднимали облака пыли и куриных перьев.
Хозяйка бросила кастрюлю — чечевица разлетелась во все стороны — и побежала в дом, чтобы позвать мужа. Хуссейн-хан возник на пороге в майке и с жирными усами — видимо, он недавно проснулся и теперь завтракал.
— Стоять! Всем стоять! — завопил он.
Понадобилось добрых десять минут, чтобы всех успокоить. Потом еще столько же на головомойку всем нам, с привычными угрозами и неизбежным приговором — сутки в Склепе — двум зачинщикам драки. Потом нам пришлось убирать двор, который весь был залит похлебкой.
Хуссейну в конце концов удалось затащить двоих драчунов, продолжавших осыпать друг друга оскорблениями, вниз в Склеп, запереть их там и вернуться к трапезе. Карим усердно выстроил нас в ряд, как солдат, и проводил в мастерскую. Там он приказал нам быстро приниматься за работу, проверил, чтобы все было в порядке, подумал, почесал в затылке, два-три раза сплюнул, и еще пара минут ему понадобилась, чтобы понять, что не так. Он не торопясь пересек двор, поправил штаны, постучал в хозяйскую дверь и сообщил Хуссейн-хану, что не хватает одного работника.
И действительно, воспользовавшись суматохой, Икбал перелез через ограду в глубине двора, прошел знакомыми огородами и во второй раз был таков. Преимущество у него было незначительное, это правда, но теперь его было не поймать.
12
Эшан-хан был точно таким, каким его описывал Икбал: высокий и сухощавый, он производил впечатление человека сильного и решительного. У него были черные красивые волосы и борода, а его одежда всегда была безупречно белого цвета. Много лет назад он решил посвятить свою жизнь освобождению детей из рабства. Ему угрожали, его избивали и сажали в тюрьму. И каждый раз он начинал все заново, с еще большим упрямством и энтузиазмом.
Упрямства ему действительно было не занимать. А главное — несокрушимой веры в свои идеи и в свое предназначение. Мы никогда не встречали взрослых, похожих на него: наши родители давно устали и со всем смирились, к тому же они жили той же жизнью, что и их отцы и отцы их отцов, и считали, что так будет всегда и сделать ничего нельзя.
Урожай заберет хозяин, буйвола — болезнь, а ростовщики заберут их жизни и жизни их детей.
«Так было всегда», — говорили они.
Я тоже до встречи с Эшан-ханом думала так и верила, что быть прикованным к ткацкому станку и днями напролет переплетать нити — это часть естественного порядка вещей или, во всяком случае, та неприятная сторона жизни, которой нельзя избежать. Эшан-хан открыл мне глаза, и, пусть я и не понимала всего, что он говорил нам, — слишком маленькой и глупой я была тогда, — многое я помню до сих пор. Эшан-хан стал для некоторых из нас вторым отцом, хоть он никогда и не пытался забрать нас из семей. Ближе всего к нему был Икбал. Думаю, это было неизбежно: Икбал был таким же, как он, — упрямым, бесстрашным и уверенным в том, что мир можно изменить.
