— И что они тебе предложили?
— Я толком не понял. Но я увидел, что у них был нож, и отказался. Они продолжали настаивать. Тогда я решил переменить тему и спросил: «Не знаете, где тут можно поспать?» Они принялись хохотать: «Да где хочешь! Спи прямо здесь, по ночам тут любой прилавок сойдет за номер в гостинице. Но только смотри поосторожней, желторотый». — «Почему?» — не понял я. «Осторожнее, и все тут». Надо сказать, у них получилось меня запугать. Мне было очень одиноко, я совсем не знал, куда идти и что делать. Мне ужасно не хватало вас. «Какой же я дурак, что сбежал», — все думал я. Вечерело, рынок пустел. Мне стало совсем грустно, и очень хотелось домой. Ведь я сбежал в надежде, что кто-то поможет мне и всем вам, но оказался совершенно один.
— И что же ты тогда сделал?
— Мимо проезжал большой разноцветный автобус с кучей огоньков и пищалок. Помнишь, Фатима, я говорил тебе, как бы мне хотелось прокатиться на таком?
— Помню.
— Ну вот, я сел на него и стал кататься по городу, пока не попался контролеру. Он отругал меня и выгнал. Я пересел на другой автобус, потом еще на один. Последний высадил меня в районе, в котором я еще не был. К этому времени уже совсем стемнело, и я снова почувствовал голод. Потом набрел на какую-то подворотню и уснул, свернувшись клубком, чтобы не продул ветер. Наутро дворник прогнал меня и чуть не поколотил. Я снова отправился на рынок, разгрузил два ящика арбузов, без конца оглядываясь по сторонам, чтобы не встретиться ненароком с Хуссейн-ханом. «Останусь здесь на пару дней, — думал я, — может, хозяину надоест меня искать, и я смогу вернуться домой». Но я не был в этом уверен и боялся, что мне придется остаться жить там навсегда, стать бродягой. А потом в середине дня приехали те люди.
— Какие люди?
— Их была целая группа, и даже несколько женщин. Они собрали что-то вроде сцены, а за ней повесили большой плакат и много маленьких. Я, конечно, не знаю, что там было написано… Вокруг сразу собралась большая толпа. Полицейские тоже подошли и окружили сцену. «Наверное, хотят им помочь», — подумал я. На помост поднялся мужчина, он мне с первого взгляда понравился, не знаю почему. «Это точно хороший человек, — подумал я, — у него такая красивая и аккуратная борода и чистая белая рубашка». Он начал говорить в микрофон.
— И что он сказал?
— Он сказал… Я прекрасно запомнил его слова, потому что таких слов я никогда не слышал. Он сказал: «Мы — Фронт освобождения детей от рабского труда».
— А что это такое?
— Не знаю. Но он сказал, что это стыд и варварство, что детей заставляют работать, как рабов, у ткацких станков или у кирпичных печей. Он сказал, что хозяева детей жадные и в них нет ни капли жалости.
— Так и сказал, ты уверен?
— Уверен. И еще сказал, что теперь в Пакистане есть закон, по которому те, кто использует детский труд, должны сесть в тюрьму.
— Правильно! Так и надо!
— Да. Но большинство слушателей на рынке думали по-другому. Торговцы ругались и кидались овощами, чтобы он замолчал. Они кричали: «Убирайся! Шут! Предатель!» Но он говорил еще громче и не давал себя запугать. Торговцы коврами пришли в ярость. Казалось, еще немного и они разнесут сцену в щепки. «Врешь! Ты все врешь!» — вопили они. А я подумал: «Вот человек, который нам поможет» — и попытался протиснуться к сцене, чтобы с ним поговорить, но попал в сильную давку. К тому же сцена была окружена полицией. И тогда я подумал: «Расскажу-ка я обо всем полицейскому. Ведь полиция здесь, чтобы помогать и защищать закон.
А тот человек сказал, что есть специальный закон про детей». И я обратился к полицейскому, который стоял ко мне ближе всех. «Этот человек говорит правду, — сказал я ему, — меня и моих друзей держит в рабстве торговец коврами». — «А почему тогда ты здесь?» — спросил он. «Я сбежал», — ответил я. «А как зовут твоего хозяина?» — «Хуссейн-хан». Он огляделся по сторонам и сказал: «Пойдем со мной». — «Куда?» — «Не бойся. К нам в участок. Мы дадим тебе поесть. А завтра утром навестим этого Хуссейна». — «Вы посадите его в тюрьму?» — спросил я. «Мы разберемся, что делать». В участке со мной обращались хорошо. Дали миску риса. Дали выспаться на койке в одной из камер. Но я не был арестантом: если бы захотел, мог спокойно уйти. Так они мне сказали. Ну, а что произошло на следующее утро, вы сами знаете. Хуссейн сказал им, что мы работники, что всем нам аккуратно платят, что никаких цепей нет. И они ему поверили.
— Они ему не поверили, — сказала я, — они взяли у него деньги. Я своими глазами видела.
Мы печально переглянулись, склонившись над койкой Икбала. Он был еще совсем слабый и бледный, и казалось, даже слова даются ему с трудом.
— Но если мы и полиции не можем доверять, — озвучила я общую мысль, — кто же тогда сможет нам помочь?
— Люди из Фронта освобождения, — ответил Икбал, — они нам помогут.
— А как мы их найдем?
Икбал хитро улыбнулся, сунул руку в карман брюк и вытащил оттуда листок бумаги.
— Что это? — спросили мы хором.
— Это раздавали люди из Фронта. Тут наверняка написано, как их найти.
Листок прошел по всем рукам. Мы смотрели на него с недоумением.
— Да, брат, — сказал наконец Салман, — ты, наверное, прав. Но ты забыл одну вещь: никто из нас не умеет читать.
Повисло долгое молчание.
А потом раздался голос у нас за спиной, — голос, который мы никогда раньше не слышали, странный, словно заржавевший:
— Неправда. Я умею читать.
Мы все обернулись и, разинув рты, посмотрели на Марию.
11
Наконец наступила Весна воздушного змея. Сколько уже лет прошло, а я называю ее только так. До сих пор помню: сперва подул горный ветер, холодный и чистый, потом он нагрелся под солнечными лучами и разогнал тучи, дым и городскую пыль, потом победил дождь и сырость, которые за зиму успели проникнуть повсюду, и, наконец, заставил нас улыбнуться.
Сквозь редкие булыжники во дворе пробивались странные цветы и травы, и, когда мы выходили на улицу во время перерыва, вокруг стоял дурманящий запах весны. Снова объявились два бродячих кота, которые где-то пропадали всю зиму. Мухаммед лежал, растянувшись на солнышке, и что-то бормотал от удовольствия. Карим валялся неподалеку и ворчал, что ему достанется от хозяина. Щепка еще больше вытянулся и похудел, если это вообще было возможно. К тому же рука его прошла и ему приходилось теперь работать по полной. Али вырос за зиму, как лесной гриб, — теперь он уже не был «малышом Али», но никто пока не мог к этому привыкнуть.
Икбал снова сбежал, и на этот раз мы были уверены, что у него все получится.
Мы готовились всю зиму. Каждую ночь при слабом свете свечных огрызков, которые Карим и Щепка, по прозвищу Метла, воровали из хозяйского дома, Мария собирала нас в круг и учила читать. Она была строгой: даже законченным болванам, вроде Салмана, и бездельникам, типа Карима, не удавалось отвертеться. Доской нам служил квадратик глиняного пола, который мы расчищали ладонями, а карандашом — заточенная палочка, которой Мария чертила буквы алфавита, а мы должны были повторять их хором, словно кучка слабоумных.
