Он сделал шаг к Бахтияру. Тот попятился, однако Федороказался проворнее и, выбросив руку вперед, схватил черкеса за черную прядь увиска с такой внезапностью и силой, что Бахтияр взвыл, воздел от боли руки – нуи, понятно, выпустил свою пленницу, которая тотчас метнулась в сторону, бросивна спасителя исполненный стыда и муки взгляд… и в это мгновение он узнал этиглаза, уже смотревшие на него однажды с таким же выражением.
Это была она! Эта красавица с темно-русой, прелестнопричесанной, чуть-чуть припудренной головкой, в жемчужно-сером платье скружевными вставками, каждая из которых, на опытный взгляд Федора, стоила вПариже целое состояние, с баснословными жемчугами на шее… Это была та самая«крепостная», которую князь столь замечательным образом вырвал из лапженонеистового черкеса! Та самая, тронувшая сердце Федора своей беспомощностьюи нежной красотой!
От неожиданности князь Федор разжал пальцы и выпустил своюглухо стонущую жертву, однако черкес не воспользовался его оплошностью –отпрянул, заслоняя ладонями избитое лицо, и князь понял, что не ошибся впрошлый раз: кавказец не в меру жесток, но и труслив не в меру! А в глазах его…в глазах-то сколько ужаса, отравленного ненавистью! Нет сомнения, и он призналФедора – может быть, даже не глазами, не памятью, а синяками своими, болью даунижением беспощадно битого труса.
Князь Федор закрепил победу грозным взором, но тут ВарвараМихайловна, подбочась, стала перед ним, загородив собою съежившегося черкеса, идаже если бы Федор не был осведомлен о прозрачных тайнах их отношений, все емусделалось бы ясно теперь, а потому где-то в глубине души он на миг пожалел этустойкую и независимую барыню, которую злое провиденье вынудило покупать ласкиничтожества. Впрочем, сочувствие Варвара Михайловна вызвала у князя Федоратолько на одну малую минуточку, ибо, хотя она еще не промолвила ни слова, былозаметно, что в душе у нее собирается чудовищный ураган, который не замедлитразразиться.
В привычках Федора было от опасности не бежать, а бросатьсяей навстречу – так же он поступил и сейчас. А потом, как известно всякомуфехтовальщику, нападение – лучший способ защиты!
– Осмелюсь ли сказать, сударыня, что вы осведомлены ослучившемся не просто неверно – преступно неверно? – сделал он пробный выпад ипочувствовал, как шпага противника дрогнула. – Признаюсь в невольной своейпровинности, – поиграл князь Федор острием оружия, – несколько времени назад,проходя по коридору, сделался я свидетелем разговора, к коему имею,оказывается, самое непосредственное касательство. Позвольте вам сказать, чтораб ваш, – он не глядя ткнул пальцем в сторону Бахтияра, – дерзок и лжив не вмеру и заслуживает лишь быть брошенным псам на съедение! Он мерзко оболгал сиюдостойную особу, – легкий, но почтительный поклон в сторону той, котораястояла, будто и не дыша, сжав руки у горла и не сводя с Федора своих огромныхглаз, в которые он боялся взглянуть – сердце заходилось! – Особу, вся вина коейсостояла, по моему разумению, в том, что она неосторожно вышла в сад, неподумавши, что может сделаться жертвой негодяя.
– Не вашей ли? – не замедлила кольнуть Варвара Михайловна, икнязь Федор, озлясь на себя за беспечность, рубанул наотмашь, без всякихобманных финтов и изысканных батманов:
– Не моей, а этого выродка черномазого, который на девушкусию напал самым бесстыдным образом и дело свое гнусное непременно свершил бы,когда б я не вмешался!
– Вы?! – чуть слышно прошелестела красавица, но чуткое ухоФедора расслышало в том тишайшем шепоте истинный крик стыда, и восторга, ипризнательности.
– Bы, стало быть? – прошипела Варвара Михайловна. – А выкакого же черта в чужом саду шлялись? Да знаете ли, в чьи владения забрестиосмелились?!
– Знаю, как не знать! Светлейшего князя Александра ДанилычаМеншикова! Однако не по злой воле я там оказался, а упал с коня, пошел ловитьего да заблудился.
– Одежда! Одежда его! – зашипел Бахтияр сквозь стиснутыезубы, и Федор пожалел, что не вышиб их все.
– Был я, конечно, грязен да ободран, ибо упал в какую-томочажину, а потом ветки меня беспощадно рвали, однако вы только поглядите насего злоделателя – и убедитесь, что он признал того, кто его третьеводниотмутузил нещадно.
– Вы забылись, сударь! – возопила Варвара Михайловна. –Наглости вашей меры нет! Избили моего человека, напугали племянницу! Да как ейв глаза теперь людям глядеть, коли из-за нее незнакомый человек со слугоюбился… позор для чести девичьей!
– А людям об сем знать не обязательно, – мягко улыбнулсякнязь Федор, едва удерживаясь, чтобы не расхохотаться от счастья. Волнапьянящего восторга поднималась в душе, туманила голову. – Велите этой образинепомалкивать, а не то язык ему вырвать можно для надежности. Что же касаетсяменя, даю вам слово чести: сия история будет в сердце моем навеки похоронена. –Он приложил руку к груди, а потом… потом сказал нечто вовсе неожиданное даже идля себя, но лишь когда выговорился, понял, что эти слова взошли на его уста изсамого сердца: – А коли вы, сударыня, за крепость слова моего опасаетесь, товот вам средство уста мои сковать: отдайте мне в жены сию отважную и достойнуюдевицу – да и дело с концом!
– Ах! – враз звонко сказали Варвара Михайловна, Бахтияр ита, к коей князь Федор только что присватался, а ему послышалось, что это созвоном, у самой гарды [15], сломалось оружие Варвары Михайловны. Но не на нееглядел он сейчас – на ту, прекрасную, незнакомую. Ее лицо – о, это былоудивительно! – засияло мгновенной счастливой улыбкою, руки затрепетали, словноона хотела протянуть их к молодому князю, да вдруг тень упала на этот чудныйлик, девушка отвернулась, уткнулась в ладони.
Мгновенный острый укол беспокойства должен был заставитьФедора насторожиться… но нет, его несла, влекла, кружила все та же волнанепонятного, необъяснимого счастья, и он сказал, торжествующе поглядывая наостолбенелую горбунью:
– А ежели непросто вам принять сватовство от незнакомогочеловека, то позволю представиться сам, ибо теперь более некому: имя мое князьФедор Долгоруков, я только недавно воротился из Парижа, куда был десять летназад послан покойным государем и светлейшим князем. По воле приемного отцамоего, Алексея Григорьича Долгорукова, и по зову признательности я нынче явилсявыразить почтение князю Александру Данилычу… однако богу было угодно, чтобздесь решилась судьба моя!
И, закончив сию тираду, Федор склонился перед ВарваройМихайловной, впервые обеспокоясь ее затянувшимся молчанием и каменнойнеподвижностью лица – кроме глаз, которые так и вцепились в сего внезапногожениха, так и шныряли по его лицу, фигуре, одежде.
