Такого напора Пашок от нее не ожидал. Вот тебе и тихоня.
— Эк вы, Евочка, разволновались. Я привык к критике. Сколько лет уж живу. Емельянов — мастер. Имеет право.
— Но так огульно, Андрей Викторович, поливать шедевры — это… — Девушка замолчала, не находя слов, и неожиданно закончила: — Емельянов давно не тот, кем был раньше. А сказать ему прямо в лицо никто не смеет. Потому что он, видите ли, великий мастер!
— Горячая вы, Евочка… Емельянов — экспрессионист, ученик Родченко.
— Вот именно, это ученичество его и спасало… Стоять в тени великого мастера… это, знаете ли… везение. Самое настоящее везение, и не более.
Пашку показалось, что она сейчас заплачет.
— Да не критиковать нужно! Художник не может находиться в обществе. Он должен быть на расстоянии, настраивать свой объектив чуть в стороне, фотографировать события, а потом выражать собственное видение… критиковать общество! А клевать своих коллег — это все время, Андрей Викторович, которого совсем нет… — Девушка удрученно замолчала.
— Так вы и до безнравственности договоритесь… Художник, в любом случае, должен быть гражданином, в гуще, так сказать, — это перво-наперво. Как же так? Если он реагирует своим искусством на ту или иную ситуацию… он уже внутри… — Мужичонка был явно растерян. Видно, не ожидал выпада от такой крохи. Молодец Ева. Так его!
— Да нет же! Безнравственно лгать! Себе, обществу, стране… Безнравственно флиртовать со своим талантом! Вы поймите… Ваши произведения шокируют, а значит, рано или поздно вызовут реакцию. Безнравственной может быть ситуация, которая побудила художника создать ту или иную работу… Это важно!
— Эх… молодость, — вздохнул недомерок… — Жаль, что она проходит… Не теряйте своего накала, Евочка, у вас у самой недурные работы… — Мужичок явно старался перевести разговор на другую тему. — Продолжайте! Экспериментируйте. И ничего не бойтесь. Идите вперед.
— Спасибо. — Ева улыбнулась.
— Наше поколение принадлежит поп-арту, вернее, соцарту… — Мужичок хмыкнул, предавшись воспоминаниям. — Помню, как нас гоняли. Мы были уличной шпаной, рисующей сатирические комиксы… Чувствовали себя критиками-обличителями, а они… вроде как боролись за идею… — Он кивнул в сторону комплекса.
— Несколько месяцев назад, в Париже, я совершенно случайно попала на выставку Родригеса. — Ева глубоко вздохнула. — Интересный художник! Удивительно точно отражает апатию современников. Возникает чувство отвращения от праздности и лени… Сегодня я испытала похожие чувства.
— Ну уж… Вы меня совсем захвалили, — обрадованно запрыгал недомерок.
Пашок почувствовал, как его распирает от гордости за Еву. Видимо, она не последний человек в их кругу. А дядька таял на глазах, даже беретка съехала на нос. От волнения, наверное. Как бы его Кондрат не хватил… Еще бы, такая девушка рядом. Правдолюбец хренов! У Пашка застучало в висках. Дурацкие темы, и язык непонятный. Надо будет поднатореть в этом вопросе.
Тем временем Ева с мужичком подошли к автобусной остановке и встали под козырек. Пашок топтался поблизости. Ева что-то торопливо продолжала говорить. Он прислушался, и его точно током шибануло.
— Правда, и только правда, поднимает искусство над коммерцией. Я сейчас снимаю несколько проектов. Камера, Андрей Викторович, ловит любую фальшь и не прощает. Верите, сама иногда чувствую, будто в мозг встроен объективчик… и так же, как камера, не могу простить ложь.
Наконец подошел автобус. Ева обняла художника, поправила ему шарф. Пашка чуть не вытошнило. Ну точно, подвезло мужику.
Девушка поднялась в автобус, прошла через турникет. Пашок влез следом и протиснулся поближе к ней. Потом достал телефон и вышел в Сеть.
Стоило ему заглянуть на свою страницу, как телефон брякнул ее сообщением. Время отправки — час назад. Значит, гуляя по выставке, она помнила о нем. Вот уж приятная неожиданность… А теперь она стояла совсем близко и быстро набирала текст. Ему! Не тому мужику, Андрею Викторовичу, не какому-то неизвестному Емельянову, а ему, Пашку! Это было так удивительно, что он почти что оргазм испытал, пожалев, что не дома, а трясется в набитом автобусе. «Не поверишь, тебе набираю, — ответил он непослушными пальцами. — Ты где?» Она вкратце рассказала, что возвращается домой, полная впечатлений, и ей хочется порисовать.
Пашок поймал себя на мысли, что Ева никогда не врала — ни единого слова лжи. Недавно гуляла в каком-то клубе, так вся испереживалась за него… Особенно из-за женщины, похожей на его мать. Он, конечно, молодец — завернул историю, заставив бедную девчонку уйти домой, так и не досидев до конца какого-то там показа. Уже из дома она пожаловалась ему, что все больше и больше разочаровывается в своих друзьях, в «нелепой пустой реальности». Секрет на самом деле прост, Пашок сразу прочухал — совесть ее замучила, вот и разочаровалась.
Кстати, проницательность подарил ему Интернет. Зависая в Сети, он научился манипулировать слабым полом, поступками всех этих дамочек, даже мыслями. И случай с клубом был тому примером. Он, Пашок, гордился собой. Имел право! И гордость эта была не поддельной, не сиюминутной. Правда, сейчас он чувствовал себя немного не в своей тарелке. Нехорошо чувствовал. Но… он все исправит. Должен исправить. Он еще с утра принял решение отдать Ирке деньги, признав свое поражение, и подготовиться к встрече с Евой. Она обязательно все поймет. Правильно поймет. Он объяснит… все, что между ними было, — «просто так», идиотский спор с дурой-сестрой. Перешагнув через это, они, Паша и Ева, станут близкими людьми, а может, даже… больше чем близкими. Все так и будет, он не сомневался. И косяки его забудутся… Ева — добрый человек… Она не осудит.
Ева продолжала писать, спросила о каком-то дежурстве, а он никак не мог сообразить, что именно ее интересует. На расстоянии вытянутой руки она стала неприступной — между ними словно стена выросла. Он робел, терялся, не понимая, что происходит, злился на себя и на весь мир.
Девушка стала проталкиваться к выходу. Через мгновение она всем телом прижалась к нему, и Пашок услышал, как бьется ее сердце… Он много бы дал, чтобы время остановилось или хотя бы отменили остановку. Но проклятый автобус начал тормозить, и Ева, вскинув на него свои глазищи, тихонько произнесла: «Будьте любезны!» Глаза! Вот что в ней было необычным — абсолютно разные глаза: один зеленый, а другой — в рыжую крапинку. Она повторила чуть настойчивей, и Пашок, вздрогнув, пробормотал: «Да-да, конечно, пожалуйста». Кончики ее волос коснулись его шеи, и у него случилась полная парализация конечностей, сознания и еще черт знает чего. Ева сбежала по ступенькам, а он так и стоял столбом, провожая ее долгим тяжелым взглядом.
«Я ведь могу сейчас за ней… — мелькнуло в голове, — и никто, ни один человек в этом гребаном мире не догадается, что она в моих руках. — Пашок скосил глаза на побелевшие костяшки пальцев, впившихся в металлический поручень. — Я ведь могу ее напугать или убить…» В висках замолотило, и он закрыл глаза. Раз он может, значит, и другой… дурочка беззащитная, вся как на ладони. Отогнав идиотскую мысль, Пашок бросился к двери, но плотная масса не пускала его к выходу, напирая и заталкивая вглубь. Он прилип к широкому окну, чувствуя себя раздавленным червяком.
