Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 108
Но я говорю сейчас как писатель.
Вы правы, время не просто тревожное, но катастрофическое: христианская цивилизация проиграла. Я стараюсь описать в некоторых моих работах круги нового Ада: тот демократический мир, каким он создан сегодня благодаря политике Евросоюза и Америки.
Однажды я встречался с Александром Дугиным и заинтересовался его концепцией Евразийского мира. Но мир, в который мы включим и мусульманство тоже, меня страшит: мусульмане, особенно сунниты, благодаря американскому диктату, стали опасностью для христиан на Ближнем Востоке. И вот поэтому я всегда ярый сторонник Ливанских христиан — был таким и в 1975-ом — во время войны; вот вам еще одна причина, по которой меня записали в фашисты.
Если бы я сражался с христианами на стороне палестинцев, это был бы политически корректный поступок, мне бы, возможно, и дали Нобелевскую премию по литературе.
Американская демократия и то, как она манипулирует сознанием, — вот самый главный элемент нового тоталитаризма. Лицемерный американский тоталитаризм, — вот опасность.
Война в Ираке — это не просто военный ужас, это государственное преступление.
Любопытно как вы это квалифицируете: демократия — против фашизма Саддама Хусейна? Нет, не согласен! Демократия принесла бойню. В политике Европа сделалась американской провинцией, в культуре — потребителем всевозможной дряни: ТВ, рока, рэпа, условного английского, спорта, плохой еды, и так далее.
Американский мир — это очевидная цель Зла. И нам необходим экзорцист, тот, кто изгоняет дьявола. Чтобы раскодировать эту сложную машину манипулирования сознанием, чтобы показать, что демократия — это сегодня маска, прячущая (повторяюсь, но должен повторяться) фашизм или тоталитаризм, — надо много трудиться. Вот моя работа.
А что значит для вас быть сегодня католиком? Во Франции быть католиком (если не говорить о левых католиках, которые еще хуже коммунистов и либералов) сегодня уже почти то же самое, что быть фашистом.
Я одинок. Я читаю Библию, Блаженного Августина, Паскаля, Леона Блуа, Шарля Пегу, Честертона, Симону Вайль, Теодора Геккера.
Да, дорогой Максим, объясните, как вы работаете, о чем думаете в этом мире, и почему вы в вашей художественной и писательской деятельности именуете себя католиком? В мире, который ненавидит католицизм?
Кантор: Мираж геополитики
Уважаемый Ришар, вы пишите о гонениях, коим подверглись. Насколько понимаю, вы были обвинены «либералами» («левой икрой», как вы называете этих людей) в том, что придерживаетесь неонацистских взглядов, хотя вы не нацист, так ли это? Я не знаю реальных событий и мне сложно судить.
Безотносительно конкретного эпизода, это распространенный трюк: фашисты и анти-фашисты меняются местами. Так Геббельс именовал оппонентов тиранами и лжецами, в то время как он был, разумеется, защитником народного мнения.
Если учесть, что это народное мнение он сам и формировал, возникал perpetuummobile: пропаганда создает мнение народа, а затем пропагандист выражает волю народа — то есть, волю собственной пропаганды. Мир вывернут наизнанку. Самое печальное в надвигающейся войне то, что война неотвратима: пытаясь лечить мир, мы даем лекарство от иной болезни, не от той, чем мир в реальности болен.
Особенность наступающей войны в том, что ее начала не политика, но геополитика, а у геополитики нет карты — соответственно неизвестно, где и как пойдут бои. Нет карты, стало быть, нет генералов, нет стратегов и нет планов. Это внеисторическая война.
Вы скажете: геополитика ничем не отличается от просто политики. Нет, не согласен.
Никакой веры, помимо веры в геополитику, не осталось. В социализм, в христианскую доктрину, в коммунизм без государственного аппарата тем более — не верит никто. Да и в демократию уже не верят. Демократия это вообще инструмент, который сломался.
Во что же верят? А на это просто ответить: вера стала примитивно-плоской, на место убеждений пришла темная мистическая дисциплина — геополитика, объясняющая мир.
То и дело слышишь: «Это наш геополитический выбор» — словно есть что-то над волей людей помимо разума и этики, что диктует событиям их ход. Словно бы силы планеты, вращение земли, расположение континентов указывают, каким быть завтрашнему дню.
Помилуйте, это же махровое язычество! Но верят в это природное, данное поверх Бога и совести, поскольку идеалов уже нет, а идей и не было. В то время, когда политика (логическая дисциплина), связанная с историей, географией и религией, уже осуществила передел мира, руководствуясь страстями людей, на смену ей выдвинулась дисциплина, в которой нет убеждений, но есть вера в силу вещей. На арену вышла геополитика, трактующая историю и географию мистическим образом.
Надо дать себе отчет в том, что с реальностью эта дисциплина не связана никак. Объективность геополитики — мнимая.
Критически важно то, что циклические попытки вестернизации «русского мира» (используя заклинание путинской пропаганды) или, точнее говоря, западные реформы российской империи всякий раз кончаются одинаково.
Поворот к Западу в середине прошлого века завершился вводом войск в Чехословакию; «оттепель» закончилась 68-м годом. Поворот к Западу сегодняшний завершился вторжением в Украину; «перестройка» закончилась 14-м годом нового века.
Данная цикличность заставляет по-новому взглянуть на хрестоматийный чаадаевский постулат (в России не было истории — главный факт русской истории есть факт географический) — и на пушкинский ответ на чаадаевскую инвективу.
Петр Чаадаев именно утверждал, что Россия — не Европа, страна выпала из исторического процесса христианских государств, и бытие России является «уроком другим народам» (имеются в виду народы христианского круга, разумеется). Пушкин возразил философу сославшись на неповторимую летопись Киевской Руси; Олег и Ольга — разве это не история?
Важно в диалоге то, что Пушкин и Чаадаев говорили о принципиально разных вещах; в силу этого спор их не состоялся — ответа Чаадаева не последовало. Да и на что здесь можно было бы ответить?
Ну да, Ольга и Олег были, и Киевская Русь была, но при чем же здесь собственно история? Чаадаев рассуждал в терминах немецкой философии — под историей он понимал восхождение социума к свободе духа, преодоление природной зависимости нравственным и общественным законом. Чаадаев имел в виду цивилизационное развитие страны, а поэт Пушкин, возражая ему, говорил о преданиях старины глубокой, о фактографии, о социокультурной эволюции. Разумеется, в преданиях и сказаниях также содержится некий нравственный урок, но не пережитый и не осмысленный, данный нам на уровне опыта — но не нравственного сознания общества.
Когда Чаадаев вопрошает (это один из его наиболее радикальных афоризмов): «Может ли быть больше одной цивилизации?» — он, разумеется, не имеет в виду особенности культурного развития страны, которые у всякого социума отличны.
Британская культура не похожа на культуру Испании — разные этносы имели различную социокультурную эволюцию; искусство Англии разительно отлично от испанского искусства; обычаи и кухня, жилища и одежда — все это различается. Но вот нравственный закон, различение добра и зла, лежащее в основе бытия, объединяет различные социумы стран христианского круга.
Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 108
