Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 108
Не диктатор (сколь бы он ни был упорен), но неотвратимость исторического выбора — вот что ужасает.
Россия оформляется как военный лагерь. Именно военный лагерь призван зафиксировать неравенство, достигнутое в ходе либеральных операций рынка.
Какой показательный конец европейских реформ! И как же горько писать об этом, осознавая неотвратимость, предопределенность этого конца! Нет, не такой судьбы я хотел своей Родине. Я ужасался рабскому, холуйскому положению, в который ввергла Россию неолиберальная расхитительская политика; я ужасался гибели российского искусства, сметенного циничной модой западного рынка, я твердил себе: нет, это не вполне Запад, это аберрация Запада, это дурное прочтение западной мысли, это гримаса накопительства.
Но правда требует ответа ясного и точного: рыночные реформы искусства (а с ним и сознания) носили языческий, не-христианский, не-гуманистический характер. Чтобы зло национализма пришло в мир — в тот мир, которым я дорожил, — требовалось его искусить пустым, злым языческим многобожием, маммоной. И это было сделано сознательно, месье.
О, я уверен, недобрые, циничные умы вынашивали план по ликвидации России. Но вдруг я понял: этот циничный план (как и подобный план в отношении послевоенной Германии 1919 года) подразумевает и то, что, отказываясь от него, становясь на путь национального сопротивления, Россия неминуемо совершает ту же ошибку, что совершила некогда Германия. План глобализации губителен, но националистическое сопротивление ему губительно втройне. Страна выводит себя за рамки цивилизованной политики и тем самым становится еще более уязвимой. Быть обиженным — больно, стать обидчиком — страшно: этот путь ведет в моральную пропасть.
Позвольте мне назвать фашизм — волком, демократию — капустой, а коммунизм — козой.
Признаемся друг другу, что демократия терпит бедствие повсеместно: не только в России выявилась ее несостоятельность, не только в России либеральная демократия породила нищету и горе. Но скажите, ответ на хищения либерализма — был ли он предусмотрен?
Мы все помним, как либеральный богач Джордж Сорос помогал разрушать социализм во имя демократии, — что скажет он сегодня, глядя на возрождение фашизма в своей родной Венгрии?
И правда состоит в том, что сегодня, как и восемьдесят лет назад, фашизм рожден либеральной диктатурой: он возник от разврата и от безумия рынка.
Здесь важен вот какой аспект, хочу обратить на него ваше внимание: фашизм, возникая из либерального рынка, не отвергает приобретений, сделанных рынком, — он эти приобретения присваивает.
Именно неравенство, достигнутое рынком, ложится в основу неравенства фашистского общества. Затем это рыночное неравенство закрепляется государством как законодательная иерархия. Фашизм — это легитимизированное неравенство.
Наше общество описало круг: от неравенства к неравенству, от беды к беде, но меня не покидает ощущение, что где-то на протяжении этого пути имелся выход, — мы просто не смогли его найти.
Закончить это письмо я хочу следующим рассуждением. В годы моей юности в начальных классах школы ученикам задавали загадку: как перевезти через реку в лодке волка, козла и капусту, при том что в лодку можно брать только двоих? Очевидно, что если, возвращаясь за третьим компонентом, оставить на противоположном берегу козу и волка, то волк съест козу; если оставить без присмотра козу и капусту, то коза съест капусту. Требуется несколько поездок с таким расчетом, чтобы на берегу всегда оставались только волк и капуста.
Эту загадку легко приложить к истории XX века, когда историей обозначены три общественные модели: коммунизм, фашизм и западная демократия. Позвольте мне назвать фашизм — волком, демократию — капустой, а коммунизм — козлом. Эти силы заключали друг с другом попеременно союзы, ополчаясь на третью силу.
То, что фашизм ХХ века был побежден, является результатом союза демократии и коммунизма. Сегодня мы наблюдаем реставрацию фашизма и гибель коммунистической доктрины: внедрив общее понятие «тоталитаризм», разрушили уравнение, что привело к гибели козла, и позиции волка усилились.
В этом письме я сказал достаточно. Основная мысль состояла в том, что фашизм и либерализм не являются буквальной оппозицией. Оппозицией тому и другому является гуманизм.
Я считаю себя христианином; внутри социума мои христианские взгляды заставляют меня видеть выход в социалистических идеалах. Как католический писатель и католический художник я стою на позиции христианского гуманизма — и неважно то, что в современном мире становится все труднее эту позицию оборонять.
Мийе: Культурная идентичность
Уважаемый Максим, горе сегодняшнего дня — в самосознании Европы, и, подчеркну, в самоопределении французскости, французского духа; в самоопределении национальных культур. Утрата национальной культурной идентичности — это существенная часть разрушения общей концепции мира, существенный компонент общей дехристианизации Европы.
Я согласен с вами в анализе исторических несообразностей, существующих в употреблении слов «фашизм» и «тоталитаризм», но я совсем не уверен, что Ханна Арендт внедрила понятие «тоталитаризма» чтобы обелить Хайдеггера (чей анализ техницизма мне представляется крайне верным).
Хайдеггер значит много больше, нежели его ошибки, несмотря на то, что мы должны сожалеть о том, что он не сумел ответить на поставленный Паулем Целаном вопрос о нацизме. Я думаю, что мы в состоянии выйти за пределы предложенного Арендт толкования тоталитаризма, во всяком случае, современность побуждает нас к этому.
Недавно я был публично поименован «неонацистом», меня назвал так главный редактор одной из французских газет (либеральной левой газеты, фактически рупора пропаганды так называемых либеральных ценностей). В чем был смысл этого обвинения? Во Франции вы обладаете «культурным» правом уничижительно расправляться с оппонентом, преувеличивать его дьявольские свойства; сперва вас назовут реакционером, затем очень быстро фашистом, а в довершение всего вы станете у них нацистом.
Недавняя победа партии «Национальный фронт» на европейском голосовании (25 %) объясняет реальный страх либералов против свободных писателей, и даже против тех свободных писателей, которые не буквально отождествляют себя с Национальным фронтом.
Им, либералам, нужны козлы отпущения, те, кого можно обвинить в росте фашизма во Франции. Обличение гитлеризма — сегодня это вид публичной казни, со всей очевидностью эта казнь применяется бесчестно, и это показывает нам реальное лицо демократии во Франции. Вот какой мир интеллектуальной Франции — с которым я вступил в войну.
Фашизм против тоталитаризма? Нет уже времени вдаваться в эти исторические дефиниции — мне некогда, идет реальная война. Я не историк, и я не читал Нольте, но я знаю тезисы Франсуа Фуре по поводу французской революции.
Возможно, Сталин, Мао, Пол Пот, Ким Чен Ир — наследники Гитлера. Возможно, мы должны сегодня все чаще думать о том, что Маркс называл азиатским деспотизмом, и что вошло в нашу европейскую жизнь. Возможно, пора подумать о разнице между Азией и Европой, если осталась еще такая разница в глобальном мире.
Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 108
