Франция поддержит вас, люди ждут только сигнала, позовите лучших рабочих, самых знаменитых художников, объявите конкурс среди архитекторов, срубите для этого строительства все ливанские кедры, все горные ели!..
— Да! Да! — вскричали в ответ кордельеры, которые все так же пристально рассматривали прелести Теуань: больше всего им хотелось разрезать на мелкие кусочки ее одежду. Не замечая смятения, внесенного ею в умы членов клуба, она продолжила свое выступление:
— Да, если бы камни могли двигаться сами по себе, то они двинулись бы на строительство храма Свободы. Чтобы сделать это здание огромным и прекрасным, нам необходимо отказаться от нашего золота и наших драгоценностей. Я первая подам пример.
— Мы пойдем туда голыми, если понадобится! — закричал один из присутствующих.
— Браво! — хором ответили ему члены клуба.
— И гражданка пойдет вместе с нами, — воскликнул побагровевший от возбуждения кордельер.
Обсуждение приняло оборот, которого совершенно не ожидала Теруань. Не теряя достоинства, она сказала:
— Известно, что французы похожи на иудеев, народ, склонный к идолопоклонству, Обывателю необходимы внешние признаки веры. Отвратите взгляды от павильона Флоры и колоннады Лувра, не думайте о соборе святого Петра в Риме и соборе святого Павла в Лондоне. Единственный подлинный храм Вечного — это храм, где была зачитана Декларация прав человека.
Утверждение более чем любопытное, на которое, однако, не обратили никакого внимания кордельеры, мысленно раздевавшие бывшую куртизанку, — они были хорошо осведомлены о ее прошлых подвигах…
Страшно возбужденная, с влажными губами, Теруань закончила свою речь:
— Французы в Национальном собрании защищают права человека и гражданина; вот зрелище, на которое Высшее Существо взирает с небес с удовлетворением; вот дань, которой он может быть доволен больше, чем религиозными песнопениями и молитвами…
Это неожиданное заявление вызвало невероятный восторг. Кордельеры, впавшие в крайнее возбуждение, Мечтали заключить прекрасную ораторшу в свои объятия. Каждый хотел поцеловать или приласкать Теруань. Потом было проведено голосование, и клуб поддержал выступление молодой женщины. Парье, Дантон и Камилл Демулен немедленно составили документ, адресованный во все парижские районы.
Теруань вернулась домой совершенно восхищенная.
* * *
Но ее радость была недолгой. Уже на следующий день пресса постаралась внушить кордельерам более трезвый взгляд на вещи. «Этот проект смешон, — писали они. — В тот момент, когда королевство впало а полную нищету, нелепо и преступно строить еще один дворец. Лучше использовать эти деньги для помощи бедным. Мадемуазель де Мерикур просто честолюбивая куртизанка, желающая обратить на себя внимание, а патриоты, проголосовавшие за ее проект, к сожалению, поддались се чарам».
Члены клуба приуныли. Сексуальная привлекательность прекрасной люксембуржки поставила их в дурацкое положение.
Срочно собравшись, они составили новый документ, очень путаный, который должен был удовлетворить и окружающих, и их самих. Вот его текст:
«Собрание поддержало выводы председательствующего, предложившего проголосовать за вынесение благодарности этой прекрасной гражданке за ее инициативу; поскольку пушки Макона доказали раз и навсегда, что душа и ум женщин совершенно равны мужским, невозможно запретить им пользоваться ими; мадемуазель Теруань и другие представительницы женского пола могут вносить любые предложения на благо Родины; но по вопросам государственной важности у мадемуазель де Мерикур может быть только совещательный голос. Эго положение не подлежит дальнейшему обсуждению».
Довольно забавно и даже пикантно, что патриоты-республиканцы ссылаются в этом документе на религиозный текст, чтобы доказать, что женщины имеют право делать революцию. Впрочем, эта эпоха увидит еще очень много противоречий…
Раздосадованная своей неудачей, Теруань решила доказать насмешникам-патриотам и издевавшимся над нею роялистам, что с ней все-таки придется считаться.
И она стала любовницей Дантона, Камилла Демулена, Варнава, Популюса, Мирабо и многих других законодателей.
Это был ее собственный способ стать «санкюлоткой»…
ЛЮБОВЬ К ЖЕНЩИНАМ ТОЛКАЕТ ПОЭТА ФАБРА ДЭГЛАНТИНА К РЕВОЛЮЦИОННОЙ ПОЛИТИКЕ
Вот она, вот буря,
Вот и молния сверкнула…
Фабр Д'ЭГЛАНТИН
В самом начале революции жил в Париже один сочинитель-актер, промотавший на женщин все свои деньги и дошедший до крайней нищеты. Звали его Филипп-Франсуа Назер-Фабр, но он взял себе псевдоним Фабр д'Эглантин[34]. Многие годы он бродил по дорогам Европы с труппой актеров, играя пьесы собственного сочинения, восхваляя принцев за несколько экю, распевая песенки, а главное, укладывая в свою постель всех актрис подряд.
В Страсбурге он женился на Николь Годен; в Тионвиле его арестовали за долги; в Льеже ему заплатили пять луи за «хвалу Гретри»; в Женеве он стал любовником пылкой буржуазки, устраивавшей у себя буйные оргии; наконец, в Маастрихте он сочинил очаровательный романс, его первые строчки знают все французы даже сегодня: «Дождь идет, дождь идет, моя пастушка…»
В конце 1781 года он жил на улице Французского Театра, недалеко от Клуба кордельеров, и был любовником очаровательной актрисы Мари-Элизабет Жоли ради которой бросил годом раньше жену.
Эта связь не мешала ему находиться более чем в теплых отношениях с кучей актрис и субреток, на которых он и тратил те немногие деньги, которые платил ему маркиз де Хименес за переписывание некоторых документов…
Однако он хотел бы менять партнерш каждый день дабы «в целях исключительно гуманных, — по словам одного историка, — познакомить всех француженок с благотворным влиянием его мужественности»…
«Фабр д'Эглантин, — пишет господин де Френийи, используя весьма галантный эвфемизм, — не мог видеть женщину и не стремиться к лучшему будущему»[35].
Однажды он довел до изнеможения нескольких актрис театра «Комеди Франсез», он был их «сменным любовником». История эта имела довольно забавные последствия. Послушаем, как описывает эту историю Ле Бриссе.
«После ужина в кафе Прокопа Фабр отправился с пятью юными актрисами и несколькими друзьями к некоему Дюбару, жившему на улице Старинной Комедии в доме № 26. Там они много пили, и молодые женщины стали жертвами любопытного явления: хмель ударил им не в голову, а несколько ниже.
