Браун наклонился ко мне. Он протер глаза, но лучше они от этого не стали. От него пахло кофе, сигаретами и мокрой шерстью.
– Ах, Эллиот, Эллиот. Может быть, а может быть, и нет. Хватит врать, говори правду, понял?
– Я устал.
– Представь себе, мы тоже.
– Хочешь кофе? – спросил меня Поллок.
Я не очень понимал, что он от меня хочет, но на всякий случай сказал:
– Да, спасибо.
– С сахаром?
– Одну большую ложку.
– Сейчас принесу.
Браун наклонился вперед и сказал:
– Допрос прерван в 11 часов 16 минут, 17 августа 1976 года, – и выключил магнитофон.
Поллок пришел назад с чашкой кофе, поставил передо мной на стол и спросил:
– Курить хочешь?
– Нет, спасибо.
– Не возражаешь, если мы закурим?
Я покачал головой, и в течение следующих десяти минут мы сидели молча в маленькой комнате среди клубов сизого дыма. Мне казалось, что мир стал светлее, подернулся дымкой и выцвел. В ушах у меня загудело, глаза начали слезиться. К тому времени как детективы досмолили свои сигареты и снова включили диктофон, я уже плавал среди вертящегося вокруг меня смутного и полузабытого: ряды кустов в парнике, стеклянные глаза повешенного, его хриплый голос, висящие в гараже пучки конопли, висящее тело среди леса, скрип веревки, коровы, спящие на лугу, мои собственные спящие глаза, запах трейлера и навоза, хиппи в баре, мистер Эванс в своем жилете…
– Эллиот?
– Эллиот!
Вздрогнув, я открыл глаза:
– Простите, я, кажется, отключился.
– Допрос возобновлен в 11 часов 31 минуту, 17 августа 1976 года, – сказал Браун.
– Просто расскажи нам, как все было, без вранья, и мы тебя сразу же отпустим, – добавил Поллок. На секунду улыбка слетела с его лица, и я увидел мелкие зубы. Они были белые и отполированы до блеска, как пастилки мятной жвачки.
– Я не вру, – сказал я.
– Но ты, может быть, видел убитого в баре. В каком баре?
– В «Глобусе». В «Глобусе», в Эппли.
– Он был один?
– Не помню.
– Уж постарайся вспомнить!
– Не могу.
– Постарайся, я сказал! – Улыбка совсем исчезла с лица, и Поллок наклонился ко мне, а Браун тоже наклонился вперед, так что мне совсем расхотелось допивать кофе.
– Мне кажется… кажется, он был с человеком в костюме.
– Человеком в костюме? Что еще за человек?
– Такой лысый чувак…
– Что? Лысый чувак в костюме?
– Да.
– Что же, теперь круг сужается. Ладно, о чем они говорили?
– Да не знаю я! Я не слышал!
– Кто еще был с ними?
– Никто, – сказал я и тоже наклонился вперед, пока головой не коснулся стола.
– Ладно, ладно, не умирай.
– Я устал.
– Конечно устал, никто и не спорит. Ну хорошо, Эллиот, так и быть, мы отпустим тебя домой, поезжай и поспи немного, но нам придется снова тебя вызвать.
Они встали, и Поллок пошел к двери, а Браун сказал что-то в диктофон. Я тоже поднялся, но ноги у меня дрожали и качались, как листья на ветру.
– Спасибо, – пробормотал я.
– Нет, тебе спасибо, – сказал Поллок, и улыбка вернулась на его лицо. Он потрепал меня по плечу. – В следующий раз постарайся все вспомнить более точно, хорошо?
– Хорошо, – сказал я, а Браун открыл дверь и сопроводил меня до стойки дежурного.
– Мы попросим кого-нибудь отвезти тебя домой, – сказал Поллок, – подожди здесь.
Он указал на стул. Я сел, не в силах ни спорить, ни возражать, и стал ждать. Сколько я ждал? Не знаю. Пять минут? Десять? Я заснул, а потом проснулся от того, что кто-то теребил меня за плечо.
– Мистер Джексон?
– А? – Я подскочил на стуле. На меня сверху вниз глядела женщина-полицейский. – Да, это я.
– Пойдемте, я отвезу вас домой.
– О, спасибо, – сказал я и пошел за ней, как теленок за маткой.
– Вот сюда.
Мы пересекли парковку и остановились перед проезжей частью, по которой мимо нас проехала белая полицейская машина. Она затормозила, припарковалась на углу, и из нее вылезли двое. Водитель был в форме, пассажир – в штатском. Водитель снял фуражку и вытер пот со лба. Пассажир шел без шляпы. У водителя были каштановые волосы, а пассажир был лыс, совершенно лыс, как колено, с голубыми глазами и тонкими губами. На полицейской парковке он вроде бы чувствовал себя как дома, но не улыбался. Если бы ему в башке просверлили дырку, из нее бы точно пошел дым – так он был зол. В лице его сквозила ярость, словно внутри у него бушевала буря, во рту и позади его глаз и звенела у него в ушах. На лацкане его пиджака я увидел полицейский значок. Кто-то из полисменов сказал ему: «Доброе утро, сэр!» – а он что-то буркнул в ответ, тряхнул головой и тут увидел меня. На мгновение наши взгляды скрестились. Его бледно-голубые глаза сузились, и в них я увидел демонов, настоящих, с красными глазами, сопящими носами и дергающимися хвостами, как рассерженные кошки раздувающих ноздри, орущих на меня, размахивающих трезубцами. Потом угол его рта поехал вверх в безумной ухмылке, судорожно дернулись руки, но тут темноволосый водитель раскрыл перед ним дверь, и он вошел внутрь полицейского участка.
Глава 9
По дороге на ферму у меня внутри впервые заныло от паники, словно в желудке были струны и кто-то дергал за них, наигрывая дрянную мелодию – бессмысленную, немузыкальную, такую жуткую, что от нее и собаки разбежались бы. Я решил было попросить женщину-сержанта отвезти меня обратно в участок, но сдержался. Она явно гордилась погонами и своей машиной, и все, что ей хотелось, – это болтать о погоде. А все, что хотелось мне, – это помолчать и подумать, что тут можно сделать. Лицо лысого, его дергающиеся губы, и шевелящиеся пальцы, и угрожающий взгляд. Я не знал, догадался ли он о том, кто я такой, почему я в полиции и что мне известно, но почему-то не сомневался, что демоны все ему расскажут. Они все знали. Все, что ему нужно, – и он к ним прислушается.
– Ну и когда же пойдет дождь?
Я покачал головой.
– Плохо, наверное, для вас, фермеров!
Я кивнул.
– А теперь и шлангами поливать запретили. Как же вы справляетесь-то?
Я передернул плечами:
– Сложновато.
– Еще бы!
Когда мы добрались до соседней деревни – Столи, – я попросил высадить меня и оставшуюся часть пути до фермы прошел пешком. Я шел медленно, тщательно обходя рытвины и камни, а когда пришел, застал мистера Эванса в сарае. Старик слез с горы душистого сена, вытер руки о штаны, крепко хлопнул ими и сказал:
