– Когда ты обнаружил тело?
– Около часа назад. Может быть, меньше.
– Ты что-нибудь здесь трогал? Передвигал?
– Нет.
– Ты уверен?
– Конечно уверен!
Полицейский попытался настроить рацию. Сигнала не было.
– Ладно. Стен, приведи себя в порядок и отправляйся к машине.
Стен опять склонился над землей.
– А ты, – повернулся ко мне толстяк, – не уходи далеко. Ты нам еще понадобишься.
Остаток ночи прошел в суете. Приехало подкрепление, место вокруг тела оцепили. На рассвете приползла «скорая», набитая полицейскими с фотоаппаратами, чемоданчиками и ящиками. Все они расположились у опушки леса. Я отправился к себе в трейлер и часок вздремнул, а потом пришло время доить коров. Я работал как в тумане: ноги ватные, глаза закрываются на ходу, а в носу стоит запах ужаса. Когда я не думал про болтающее тело, я думал о Спайке. Я представлял себе, как он сидит в своем дурацком гараже под дурацкими пучками сушеной травы с дурацкой улыбкой на дурацкой физиономии. И как он тянет свои долбаные ручонки к растениям и гладит их по долбаным идиотским листикам. Ну зачем, Спайк? Ну почему ты не слушаешь, что тебе говорят? Зачем ты слушаешь только свою жадность, хотя жадность тебя вот-вот заведет в беду, так что даже сам не заметишь? Может быть, в этом-то все и дело. Если ты представляешь себе эту беду, то ты от нее защищен. Или что-то вроде того. Не знаю. Не все ли равно? Но мне было не все равно, хотя это уже мои проблемы.
Я повел коров на пастбище – хотя что это за пастбище такое: вся трава выжжена солнцем, над полем пыль столбом стоит, роса не в силах оживить мертвую зелень, только птицы разевают рты на изгороди, – и тут ко мне устремились два полисмена, и один из них спросил:
– Эллиот?
– Да.
– Эллиот Джексон?
– Ну? Я это.
– Это ты нашел тело?
– Ну я.
– Я детектив Поллок, а это следователь Браун. Мы хотели бы задать тебе несколько вопросов.
– О'кей.
– Нам придется отвезти тебя в участок.
– Это зачем?
– Ну, ты наш основной свидетель, нам надо записать все твои показания.
– Ну хорошо, дайте мне пару минут, я хоть умоюсь.
– Давай, только по-быстрому.
Я пошел в трейлер, разделся до пояса и как смог ополоснулся. Вода сбегала по телу, и я думал о том, что было бы клево вот так же смыть с себя воспоминания: запах крови и ужаса, скрип веревки, прыгающие лучи фонарей. Через десять минут я уже сидел в полицейской машине по дороге в Тонтон и не узнавал мир вокруг меня. Цвет полей, волосы полицейских, деревья, небо, дорога, даже салон машины – все как-то неприятно плыло и пульсировало перед моими глазами. Я раньше никогда не ездил в полицейской машине, и сейчас у меня почему-то возникло ощущение, что меня проглотила собака и я трясусь в собачьем пузе. Рация трещала, скучающий голос произносил слова, которых я не понимал. Я сказал:
– Я очень устал…
– Немудрено, сынок.
– Тебе удалось хоть немного поспать?
– Только час.
– Можешь покемарить здесь, пока мы едем.
– Спасибо, – сказал я, закрыл глаза и через секунду провалился в сон.
Во сне я видел говорящих коров и деревья с ногами, которые бродили от одной долины к другой. Облака ложились мне на лицо и заползали в рот, они пахли коровьими лепешками и молоком. Молоко лилось рекой, сливки бурлили, картошка дождем падала с небес… Я проснулся, вскочил и увидел, что мы заехали на парковку за полицейским участком.
Мне дали чашку чая и посадили в совсем голой комнате за стол. Два полисмена долго шуршали бумагами, а потом включили диктофон, назвали свои имена и мое, продиктовали дату, и Поллок попросил меня рассказать все с самого начала.
– И что же ты делал в поле в половине двенадцатого ночи?
– Мистер Эванс попросил меня проверить, все ли в порядке со стадом. С коровами.
– Мистер Эванс, твой хозяин?
– Нуда.
– А почему он попросил тебя?
– Ну, мы всегда так делаем. Проверяем, все ли коровы на месте.
– Итак, ты пошел проверить коров. И что ты сделал потом?
– Я увидел в лесу свет. Свет фонарей.
– Почему ты решил, что это фонари?
– Потому что они светили лучами, – сказал я. – Это же и так ясно. – Я рассказал им про голоса, крики, про тени часовых и про другие, более темные, глубокие тени.
Поллок задавал вопросы медленно, доброжелательным тоном. Он был худой, с рыжими волосами и чисто выбритым лицом. Когда я говорю, что задавал вопросы доброжелательным тоном, я имею в виду, что все остальное в нем меня тревожило. Мне казалось, что в любую секунду он может выключить притворную доброжелательность и включить злобу, пустить в ход свои кулачки, чтобы наставить синяков там, где не видно. Его маленькие зеленые глаза глядели на меня не мигая, и сидел он неподвижно, как монах. Пока шел допрос, второй полицейский, Браун, пялился на меня не отрываясь, а под конец наклонился вперед, задумчиво потер подбородок и сказал:
– Это и есть твоя версия?
– Да, – сказал я удивленно.
– А ты все нам рассказал?
– Конечно, – сказал я, – а что?
– Просто мне кажется, Эллиот, что ты что-то скрываешь. Чувство такое.
– Я рассказал все, что видел.
– И ты не узнал этого повешенного? Никогда раньше его не встречал?
– Нет, не думаю.
– Не думаешь? Полчаса назад ты говорил другое. – Браун снова наклонился вперед. Он играл не так хорошо, как Поллок, слишком прямолинейно и предсказуемо. Он вообще меньше следил за собой, в отличие от Поллока, и успел порядком раздобреть. Мордатый, губы жирные, а глаза стали, как у всех стариков, слезливые и отрешенные, может быть, потому, что они слишком много повидали в жизни и хотят на покой.
– Ну, знаете… – промямлил я.
– Нет, не знаю. Тебе придется объяснить.
– Может быть, я видел его в баре или еще где-нибудь.
– Может быть, ты видел его в баре или еще где-нибудь?
– Ну да. Типа в магазине.
– Типа в магазине?
– Ага.
– А в каком магазине?
– На почте. В Гринхэме.
– Так где же ты его видел – в баре или в магазине?
Я так устал, что слова сами выпали у меня изо рта. Я не мог их остановить.
– В баре, – сказал я не думая.
– Так, значит, ты видел его раньше?
– Может быть.
