Ознакомительная версия. Доступно 40 страниц из 197
А утром следующего дня Германик созвал всех легатов, Силана, домочадцев и сказал последние слова в своей жизни:
– Если бы я уходил по велению рока, то и тогда были бы справедливы мои жалобы на богов, преждевременной смертью похищающих меня еще совсем молодым у моих родных, у детей, у отчизны. Но меня злодейски погубили Пизон и Планцина, и я хочу запечатлеть в ваших сердцах мою последнюю просьбу: сообщите отцу и брату, какими горестями терзаемый, какими кознями окруженный, я закончил мою несчастливую жизнь еще худшею смертью. Все, кого связывали со мною возлагаемые на меня упования, или кровные узы, или даже зависть ко мне живому, все они будут скорбеть обо мне, о том, что, дотоле цветущий, пережив превратности стольких войн, я пал от коварства женщины. Вам предстоит подать в сенат жалобу, воззвать к правосудию. Ведь первейший долг дружбы не в том, чтобы проводить прах умершего бесплодными сетованьями, а в том, чтобы помнить, чего он хотел, выполнить все, что он поручил. Будут скорбеть о Германике и люди незнакомые, но вы за него отомстите, если питали преданность к нему, а не к его высокому положению. Покажите римскому народу мою жену, внучку божественного Августа, назовите ему моих шестерых детей. И сочувствие будет на стороне обвиняющих, и люди не поверят и не простят тем, кто станет лживо ссылаться на какие-то преступные поручения[4].
Больше он не произнес ни звука, и через несколько ударов сердца его не стало.
Агриппина после сожжения тела Германика приняла решение отправиться в Рим к детям.
Она встретилась с Силаном:
– Друг мой, мы должны вернуться. В чужой Сирии нас ничто уже не держит. Я хочу достойно похоронить прах моего Германика. Я не смею предложить вам сопровождать нас в Рим, откуда ваша семья была в свое время изгнана Августом.
– Конечно, Агриппина, – проговорил с грустью Силан, – из-за болезни и смерти правителя мы и так чересчур долго задержались, злоупотребив вашим гостеприимством, но я не мог оставить его и тебя в столь тяжелое время. Мы вернемся в Александрию. Кальпурния уже заждалась меня.
Они обнялись на прощание и больше никогда не встречались. На рассвете Марк Юний тронулся в путь.
Прощание Юнии и Гая было поистине душераздирающим.
– Я люблю тебя, мой Сапожок, – без конца твердила Юния. – Я останусь с тобой, не поеду с отцом. Агриппина поймет меня и разрешит.
– Бесполезно, я говорил с ней, – возражал Гай, глотая слезы, – она и думать не хочет о наших чувствах. У нее каменное сердце. Лучше я убегу из дома вслед за тобой.
– Ах, Гай, отец, узнав об этом, тотчас отправит тебя обратно, мы не сможем долго обманывать всех. Я чувствую, что мы надолго расстаемся. Я ненавижу всех, весь мир против нашей любви. Мартина обманула нас.
– Юния, я клянусь тебе Юпитером, что мы встретимся! – торжественно сказал Гай. – Я уберу с дороги всех, кто станет помехой. Пусть пройдут годы, но ты обязательно приедешь ко мне в Рим, и мы будем править империей вместе, не разлучаясь до самой смерти.
И вновь слезы, поцелуи и клятвы в верности на всю жизнь.
Утром, когда Юния спала в объятиях Сапожка, одна из рабынь перенесла ее в носилки, и Силан отдал приказ отправляться. Через час пути она проснулась и начала в отчаянии рвать свои роскошные белокурые волосы, кидая клочья на дорогу. Марк Юний был в панике, пытаясь успокоить дочку, он лишь усилил ее истерику. Тогда в гневе он приказал связать ее.
Неожиданно их догнал на лошади запыхавшийся Гай, весь чумазый от пыли. Он на ходу вскочил в носилки и обнял свою возлюбленную, распутав полотенца, которыми ее спеленали, точно куклу. Силан даже прослезился, глядя на эту трогательную детскую любовь. Вынужденная остановка продлилась еще три часа, пока наконец Сапожок не умчался.
Он гнал обратно, без жалости вонзая стилет в окровавленный круп коня, пока тот без сил не рухнул у двери дома. Но теперь Сапожок был спокоен. Юния увозила частичку его души, символ их союза – кольцо-амулет с ключом из черного агата.
Римская ночь неожиданно ворвалась к нему, напомнив о себе громким ударом в бронзовый гонг. В кубикулу ввалились его друзья – актеры Мнестер и Аппелес, статные красавцы, любимцы Рима.
– Позволит ли Гай Цезарь скрасить ему эту благодатную ночь? – спросил, кривляясь, Мнестер.
– Гай, да что с тобой? Ты пропал вчера вечером, не явившись к Луцию, и сегодня даже не удосужился послать за нами. – Голос Аппелеса был полон обиды. – Ты забыл, что сегодня мы идем к Ларе Варус?
– Нет, друзья мои, – ответил Калигула. – Срочные дела отвлекли меня. Но сегодня я свободен до полуночи.
Он приказал кравчему разлить вино. Совершив возлияние, они выпили.
– Но почему до полуночи? – поинтересовался ехидно Аппелес. – Какая-то римская красотка окрутила тебя и ты спешишь на свидание? И не надейся, мы тебя не отпустим, вчера нам было скучновато без твоих обычных выходок. А какие были танцовщицы!
– Видел бы ты, что выделывал пьяный Макрон! – подхватил Мнестер, любуясь своим отражением в зеркальце. – Они с престарелым Агриппой потащились танцевать, разогнав всех девушек. Мы едва не надорвали животы со смеху. Сейчас я изображу тебе этот полный грации танец.
Мнестер вытянул Аппелеса на середину комнаты, и Калигула долго забавлялся, глядя, какие смешные телодвижения совершали они, копируя пьяных. За время, пока друзья танцевали, рабы облачили его в тогу.
– Ну нет, Гай Цезарь, так не пойдет! – вдруг сказал Мнестер. – Ты же хотел наказать эту крысу Лару за то, что она не оставила для тебя ту малышку, а позволила ей уйти с сенатором Кальпурием.
Калигула хлопнул себя по лбу.
– А ведь точно, – проговорил он. – Эй, рабы, несите мой любимый парик, синюю столу и покрывало. Сегодня буду в своем излюбленном наряде. А вы пока пейте, я быстро переоденусь. Эй, Ботер, беги к Макрону, предупреди, что через час мы будем у Лары Варус.
Ботер убежал. Мнестер с Аппелесом потягивали из больших чаш светлое родосское вино, дурачась и строя гримасы, наблюдая, как рабыня наносит грим на лицо Калигулы. Наконец метаморфоза благополучно завершилась, и перед актерами предстала статная матрона, ярко накрашенное лицо которой обрамляли рыжие пряди.
– Браво, Калигула! – вскричали они. – Ты, как всегда, неподражаем!
– Пора ехать, уже самое время, – важно произнес Калигула.
– Ну уж нет, подожди, – сказал Аппелес, – нам тоже надо сыграть свою роль. Вели принести нам другую одежду. Иначе, увидев наши лица, Лара Варус раскусит весь маскарад.
Переодевание актеров происходило быстрее: на них надели короткие туники, блестящие нагрудники и шлемы легионеров. И они, изрядно заправившись вином, более чем странной компанией отправились на Субуру.
IX
Силан поднялся к дочери в солярий, едва она успела открыть глаза. Косые лучи солнца пронизывали беседку, пробиваясь сквозь ветви винограда. Смеркалось. Юния оправила тунику, поглядывая сквозь опущенные ресницы на отца. Она видела, что он медлит начать разговор.
Ознакомительная версия. Доступно 40 страниц из 197
