— Вот как? — оберст-лейтенанта это, казалось, позабавило. — Кем бы они ни были, лейтенант, полагаю, ваш первый долг исполнять приказы старших по званию, не подвергая сомнению законность или разумность этих приказов. Ради вас же самих надеюсь, что утром все будет так, как должно быть. — Он махнул салфеткой в знак того, что Ольсен может идти, и поднял бокал. — Господа, ваше здоровье.
Семеро элегантных офицеров подняли бокалы. Лейтенант Ольсен резко повернулся и вышел из комнаты. По пути обратно к роте в насыщенной опасностью темноте он молился вслух русским, чтобы те пустили несколько снарядов в несколько избранных целей.
— Всего несколько — всего несколько самых маленьких — лишь бы эти толстомордые, толстозадые ничтожества взлетели на воздух — дорогой Иван, вот и все, о чем я прошу!
Однако ночь оставалась совершенно темной, ничто не нарушало тишину. Очевидно, Иван не прислушивался к его молитвам.
Ольсен достиг пятой роты, спрыгнул в траншею и посидел со сжатыми кулаками, дрожа от гнева на оберст-лейтенанта.
— Что случилось? — спросил Шпет, проницательно глядя на собрата офицера, гасящего о землю окурок сигареты.
— Проклятый мерзавец… проклятый мерзавец!
Поначалу казалось, что ничего другого он не может сказать. Ольсен выпаливал эти слова, мы сочувственно смотрели на него и с надеждой ждали дальнейшего. Наконец оно прозвучало в таких выражениях, которые мы могли понять и оценить. Брань лилась из его уст сплошным потоком непристойностей. Старик покачал головой и посмотрел на лейтенанта с выражением глубокой родительской озабоченности.
— Что он выкинул на сей раз? — спросил наш командир отделения, когда получил наконец возможность вставить слово.
Лейтенант бешено взглянул на него.
— Скажу, что! Назначил инспекцию на десять часов утра! Хочет убедиться, что все мы опрятные, чистые, элегантные в соответствии с уставом! Что нашли время вычистить винтовки и пришить пуговицы!
— Что-что? — спросил пораженный Порта.
Лейтенант повернулся к нему.
— Ты слышал! — раздраженно ответил он.
Порта восхищенно загоготал. Повернулся и крикнул в темноту:
— Эй, Малыш! Понял? Придется нам с тобой менять свое обличье. Умыться и почистить обмундирование. Заштопать дырки к десяти утра, показать, что мы живем прилично, чистоплотно, аккуратно, без крошек на полу!
Ответ громко разнесся по траншее:
— О каких дырках ты говоришь? О задницах?
Смех наш, должно быть, разнесся на километры вокруг.
— Господи, — взмолился лейтенант Ольсен, уже и без того изнервничавшийся, бедняга, — не поднимайте такого шума.
— Шшш! — прошипел Порта, прижав к губам громадный грязный палец. — Русских разбудим!
— Да, и это будет не так уж смешно! — раздраженно ответил Ольсен.
Мы погрузились в молчание. Вершины гор скрывались в клубящихся тучах, луна пряталась за их толстой пеленой. Ночь была темной, но тихой.
Лейтенант Ольсен сел в траншее между Шпетом и Стариком, поманил их поближе к себе. И взволнованно заговорил негромким голосом.
— Слушайте, я попал в передрягу, — откровенно сказал он. — Если у вас окажутся какие-то предложения, буду рад их выслушать. Этот осел-оберст-лейтенант настаивает, чтобы мы избавились от наших пленных к десяти утра. Он лично явится с инспекцией, дабы убедиться, что его приказ исполнен в точности — и я хочу знать, что нам, черт возьми, делать? Как устроить, чтобы они остались живы, а этот осел решил, что задание выполнено?
Наступило молчание, Шпет, хмурясь, смотрел в темноту, а Старик глубоко затягивался дымом из трубки.
— Трудная задача, — произнес он наконец. — Нужно спрятать шестерых человек и найти шесть трупов, чтобы показать оберст-лейтенанту — дело непростое.
— А что, если, — предложил Шпет, — мы просто закроем глаза и позволим им убежать?
— Ты слышал, что сказал Борис, — возразил Ольсен. — Их расстреляют, едва они доберутся до своих позиций.
— Как — только за то, что они оказались в плену? — Шпет покачал головой. — Он, должно быть, преувеличивает. В это очень трудно поверить.
— Ладно, давай спросим его. Может, что-то придумает. Мы стараемся спасти его голову, черт возьми.
Шпет послал за пленником, и через несколько минут русский лейтенант спрыгнул в траншею. Ольсен кратко обрисовал ему создавшееся положение.
— Вот так обстоят дела, — закончил он. — И, честно говоря, я ничего не смогу поделать, если у тебя нет каких-то блестящих идей.
Русский мрачно улыбнулся и покачал головой.
— Увы. К сожалению, наши не более цивилизованы, чем ваши. Стоит нам только появиться, и нас тут же расстреляют как изменников. — Увидев на лице Шпета недоверчивое выражение, отрывисто кивнул ему. — Да да. Сущая правда, мой друг. Могу уверить тебя в этом. Солдат Красной армии должен предпочесть смерть плену — слова Иосифа Виссарионовича!
— А партизаны у нас в тылу? — поинтересовался Старик. — Могли бы они как-то помочь?
— Не исключено, — допустил русский, но без особого энтузиазма. — Беда только в том, что у всех партизанских отрядов прямая связь со штабами, и если местный отряд еще может поверить нашему рассказу, мальчики в штабе наверняка будут знать, что на этом участке фронта нашего подразделения нет. Сказать, что мы бежали из плена, нельзя — они воспримут это отнюдь не сочувственно. Единственная надежда — сказать, что мы были отрезаны во время наступления и до сих пор прятались. Честно говоря, сомневаюсь, что они в это поверят. Может быть, даже не потрудятся нас выслушать. Сперва стреляй, а потом разбирайся, кого застрелил — вот их девиз; и поверьте, они ему строго следуют. Никогда не видел такой кровожадной публики.
Лейтенант Шпет закурил сигарету, согнувшись и пряча огонек в ладони.
— В крайнем случае, — предложил он, — можно поиграть в прятки: найти вам немецкую форму и спрятать вас среди наших солдат. Рано или поздно, видимо, предоставится возможность куда-то убраться…
— Если нас раньше не расстреляют как шпионов! — ответил русский. — Мои солдаты ведь по-немецки не говорят. Понимаю, вы делаете все возможное, чтобы помочь нам, и, ради бога, не сочтите, что я не благодарен, но, честно говоря, меня не привлекает мысль одеться в форму противника и ждать разоблачения.
Шпет пожал плечами.
— Понимаю тебя.
Наступило долгое беспокойное молчание, в конце концов его нарушил лейтенант Ольсен.
— Кажется, мы не находим никакого выхода, так ведь? — И обратился к русскому. — У тебя есть хоть какие-то соображения?
— Ни единого, — признался пленный с легкой фаталистической улыбкой. — И, учитывая, что вы рискуете собственными жизнями, я удивляюсь, что ломаете из-за нас голову — в сущности, вопрос заключается в том, на чьей стороне нас повесят, на той или на этой.
