– Ну так закажи тройную порцию, – беззаботно бросил Дебрен.
Вечер выдался дивный, как всегда бывает после жаркого дня, а магун уже почти чувствовал приятную тяжесть девяти талеров в давно пустом кошеле. Девятый надо будет как-нибудь ловко вернуть Вильбанду, но все равно радоваться было чему.
Лишь очередной ответ корчмаря вернул его на землю.
– Они не продают навынос. Он говорит, что я могу есть сколько хочу, но только в помещении. Таков закон.
Хозяин уловил выражение лица чародея и полупредостерегающим-полульстивым голосом добавил несколько фраз.
– Он говорит, чтобы ты не надеялся получить что-нибудь через окно. Это приличная корчма, и в окнах у нее стекла, а не пленки, так что втихаря не проткнешь. А окна не открываются. Значит, спать пойдешь голодным и под чистым небом, а здесь горы хоть и невысокие, но ночами от земли тянет. Так что лучше бы вы в деревню спустились и там переночевали.
– И это называется корчмарь?! – занервничал Дебрен. Сделал два шага – и сделал бы третий, если б хозяин быстро не заступил ему дорогу. Они почти столкнулись носами. Зехений, в общем-то довольно спокойный, предусмотрительно отодвинулся. Сзади скрипнул механизм, переводящий раскачивание рычага во вращение колес тележки. Вильбанд, чувствуя надвигающийся скандал, подъехал ближе.
– Он предупреждает, – перевел Зехений, – что у него есть арбалет. Натянутый. Впрочем, наверняка врет.
– Да, – нехорошо усмехнулся чародей. – Все складывается как нельзя лучше. У меня ведь тоже начал дрожать магический амулет, обнаруживающий лесных разбойников и прочих преступников. – Он извлек из-под кафтана слегка сплюснутый шарик. – Скажи ему, что мне думается – никакой он не корчмарь, а головорез, прикончивший хозяина и теперь ловко подделывающийся под него. Могу поспорить, что живого корчмаря, а возможно, его хладный труп, паршивец спрятал в кладовке.
Зехений перевел. Тощий корчмарь побледнел. Вероятно, крепко – потому что это было заметно даже в полумраке. Однако от порога не отступил, ограничившись тем, что попятился на шаг.
– Он вспомнил, что одно окно пришлось вынуть и заменить пленкой, потому что стекло в нем треснуло, – перевел монах поспешно брошенные слова. Потом усмехнулся и добавил уже от себя: – Больше ты у него ничего не выторгуешь. Ну и хорошо. Ты одуреешь, узнав, сколько они тут берут за ночлег. А ночь прекрасная, так на кой ляд, прости Господи, задыхаться в вонючей избе?
Небо над горой Допшпик было по-настоящему горное, усыпанное звездами, подмигивающими в прозрачном, как хрусталь, воздухе. Дебрен лежал, прикрывшись попоной, глядел в небо и не мог уснуть. Костер они не разжигали – верленские законы не позволяли спать и одновременно жечь костер. Зехений подал им через окно не больше половины и без того уполовиненной порции, а от земли тянуло еще весенним холодом. Дебрен был голоден, немного озяб и немного несчастен. Если б тогда, на виекской пристани, он повел себя иначе, честно сказал о своих чувствах… Возможно, она и не солгала бы о своем армейском – да и только ли армейском? – прошлом.
Собственно, он ей почти верил. Но девушка из "Шелковой портянки" тоже начинала невинно, со стирки, а теперь…
Дурень. Ничего бы из этого не получилось, скорее всего отхватил бы по лбу, и ладно бы еще подушкой, а не кулаком. Или… правдой. Когда противник опускает щит, некоторые реагируют тем же: опускают собственный. "Поплывем со мной, Ленда. Я так хочу, чтобы ты была рядом…" – "Аж настолько, чтобы взять с собой блудницу? Понимаешь, Дебрен, работая вышибалой, прожить трудно. Я малость подрабатывала на стороне. Ну и как? Ты все еще хочешь?" Этого он боялся. Он много чего боялся. Но как бы там ни было, а попытаться стоило. Тогда, возможно, он не дрожал бы сейчас один под истрепанной попоной. Дурень. И – не исключено – подлец. Ну и какая беда в том, что она не была прачкой, а он слесарем? Остальное могло совпадать. Может, следовало написать? Может, откладывая перо – а он откладывал его дюжину раз, – он уничтожал что-то, что надо спасать? Может, только девичью порядочность, ее гордость за самое себя? А может, и что-то побольше.
По другую сторону тележки Вильбанд бормотал сквозь сон. Грудь русалки вызывающе блестела в лучах луны. Зехений смачно храпел – возможно, благодаря стакану чудотворной воды, втихую выпитому на сон грядущий. Интересно, нужно ли монахам такое лекарство, чтобы не тратить ночи, бессмысленно вперившись в звезды? Или в каменных русалок – потому что, по правде, и на нее Дебрен то и дело поглядывал. Где-то в лесу ухал филин… возможно. Вообще-то это наверняка был филин, но Дебрен пытался отвлечься от мыслей, не вслушивается ли в этот момент Ленда в чей-то храп рядом. Поэтому он сконцентрировался и обострил слух, уговаривая себя, что в горном лесу может ухать не только филин.
Конечно, это был филин: он заухал еще раз, а потом взлетел, хлопая крыльями. Однако заклинание позволило услышать кое-что еще.
По другую сторону, в корчме, шептались люди. Люди часто разговаривают шепотом даже у себя дома и в собственных кроватях, но не сами с собой и не на несколько разных голосов. А у корчмаря, если верить Зехению, гостей не было, семью же он как раз отправил к теще. Из-за Ленды Дебрен тут же подумал о прятавшейся в спальне любовнице. Только вот среди голосов не было женского, и долетали они не из спальни.
А доносились они вроде бы… из кладовой. Это объясняло сопровождающие звуки: чавканье, позвякивание стекла и олова, бульканье.
У него мелькнула мысль о прячущейся за двойной стенкой семье пазраилитов. Полный идиотизм. Но на шушуканье собиравшихся напасть разбойников это тоже не походило, а потому Дебрен не стал вылезать из-под попоны, ограничившись тем, что усилил заклинание и посчитал долетавшие голоса.
Досчитал до трех мужских и – все-таки – одного женского. Пятый принадлежал корчмарю. Когда они выходили из корчмы, невидимые с того места, где лежал магун, он на всякий случай вынул волшебную палочку. Оказалось, что нужды в этом не было.
Четверо удалились в сторону замка. Осторожно, молча, не пытаясь освещать себе дорогу. Корчмарь вернулся, старательно запер двери и пошел спать. Дебрен убрал палочку и тоже уснул.
Проснувшись, он у самого своего носа обнаружил меч – отнюдь не дешевый, не разбойничий. А владелец меча, хоть и ухитрялся передвигаться тихо, не имел ничего общего с теми, что шептались в кладовой.
– Истинная бритва, – признал Дебрен, косясь на горевшее в утренних лучах острие. – Благодарю, бриться я не буду. Можете убрать его, господин Беббельс.
– Господин оберподлюдчик, – поправил дылда. На этот раз за спиной у него не торчала рукоять второго меча, но заметно миролюбивей он от этого не стал. Частичное разоружение компенсировалось современной композитной кольчугой из переплетенной шелком и украшенной серебристыми кнопками стальной проволоки. Шлема и щита не было ни у него, ни при седле стоящего рядом с корчмой коня. Зато был медальон с волколачьей мордой, что в определенной степени объясняло отсутствие оных.
– Ах да. – Дебрен сел, а потом и встал, прикидываясь, будто не замечает следующего за ним все время меча. – Простите. Я не шибко понимаю, что этот титул означает, поэтому предпочитаю им не пользоваться. Был у меня один знакомый палач, который ужасно обижался, когда его в личной беседе кто-нибудь называл "дорогой палач". Хотя своей профессией он в принципе гордился. Я до сих пор так и не знаю, что его больше обижало: "палач" или "дорогой", потому что как специалиста его оценивали по вполне разумным ценам. А вот одна проститутка… – Он глянул в хмурое лицо Беббельса и закончил быстрее, чем намеревался: – Ну, короче говоря, суть беседы может несколько расходиться с титулами, так что лучше…
