— Я говорю вам все это потому, что вы мне нравитесь. Когда-то я был похож на вас.
Он отпер дверь и похлопал меня по плечу.
— Думайте, мсье Лашом. Это нам удается лучше всего.
Я вышел под дождь и побрел к метро. Не смотрел, куда ступаю, и мысли мои плюхались в лужи. Значит, Беатриса собирается отправиться со мной в путешествие, что за мужчины были у нее до меня — я чувствовал себя пешкой, меня передвигали с клетки на клетку… Вернувшись в свою демоквартиру, я упал на кровать, понимая, что пьян. Голова болела, и я все вертелся, чтобы устроиться поудобнее. Мимо меня проносились листки газет, но поймать их мне не удавалось. А они возвещали о конце света. Но я же еще не готов! И вот я уже на Эйфелевой башне, а башня начала вдруг медленно оседать, и то, что внизу, тоже исчезло. Я оказался за металлической сеткой, скрепленной разноцветными трубками, по сетке шарят прожекторы. На стеклянных перегородках всплывают картинки красными и голубыми бликами, бесконечная очередь неподвижно стоящих людей. Мужчины в халатах работают молча, заводят нас одного за другим в кабинку, и там показывают диапозитивы из нашей жизни, самые важные события, что случились в ней. Те, кто смотрит на это спокойно, удовлетворенно, кто полагает, что жизнь удалась, долг выполнен, родные счастливы, переходят в разряд избранных. Тех, кто начинает волноваться, кричать, махать рукой в знак протеста, — отправляют в печь. Люди в халатах снуют взад-вперед в меняющемся свете, держа в руках карточки с результатами, изучают их и опять сортируют подопытных, которые, не сопротивляясь, понурив голову, направляются к печам или ждут, когда их примет некто, сидящий с суровым видом в стороне на скамейке.
Я пытаюсь забыть, что моя жизнь подошла к концу, что мне незачем больше думать. А ведь у меня осталось на земле какое-то срочное дело, только вот какое… Впрочем, это уже не имеет значения. Я оглядываюсь по сторонам, силясь понять: неужели смерть и есть ожидание то в одной комнате, то в другой, пока препарируют твою жизнь? Я им доверяю. Мне не о чем больше сожалеть, не надо принимать решения, обо всем заботится администрация. Вдруг зазвонил телефон, и все вокруг завертелось, расплылось. Неужели все сейчас исчезнет безвозвратно? Я сел на кровати, снял трубку, запутался в проводе.
— Беатриса?
— Нет, это…. ее бабушка… Беатриса… она не… она в..
— Дай мне трубку! — протрубила Астрид. — Алло! Кто у телефона?
— Хм. Филипп.
— Ах, это вы! Она записала номер без имени. Мама, в дверь звонят! Да пойди же ты, открой!
В трубке послышался треск, голоса. Про меня забыли. В общем шуме я различил высокий мужской голос, он говорил, что слушал радио и… Я протянул руку к транзистору и включил его. Корреспондент сообщал, что ведет репортаж из Санте, где одну из посетительниц взяли в заложницы.
Глава 6
Вся операция заняла четверть часа: забаррикадировавшись в комнате для свиданий, мясник грозил придушить Беатрису. Она старалась вразумить его, напоминая о жене, магазине, безупречном поведении и свободе. Устав ее слушать, он предпочел сдаться, и его грубо выволокли в коридор.
— Осторожнее! — кричала Беатриса. — Ему же больно!
Она пнула на лестнице одного из тюремщиков, оступилась, упала и потеряла сознание. Ее отвезли в больницу, в пригород. Профессор заехал за мной.
— Милым дамам я сказал, что посещения запрещены, ни к чему им лишние волнения.
— Это серьезно?
— Нет. Да вы сами увидите.
Он высадил меня у дверей больницы, сказав, что торопится в Медон к пациентке.
— Вдова скульптора, — добавил он. — Она совершенно здорова, вот я ее и вылечил. В город вернетесь своим ходом. Поцелуйте от меня Беатрису.
В больнице полным ходом шел ремонт. В приемном покое громоздились леса, на полу лежали газеты. Дежурный в регистратуре решал кроссворд.
— Будьте добры! В какой палате мадемуазель Варт-Шулер?
— I don’t speak French[9], — ответил он.
— Он тут на замене, — крикнул мне на ходу рабочий со стремянкой на плече. — Второй этаж, палата двести двенадцать.
Лестница была покрыта брезентом, стену только что покрасили в желтый цвет с синими полосами. В коридоре меня встретила гора раковин и скрежет дрели. Маляр зачищал скальпелем плинтус, напевая песенку. То и дело выглядывали хирурги и шикали на него. У снующих взад-вперед сестричек на попках синели и желтели пятерни. Похоже, маляры устроили соревнование.
— Сто двадцать шесть, — объявил желтый маляр.
— Сто тридцать семь, — не остался в долгу синий и объяснил, обернувшись ко мне: — Это у нас игра такая.
— Тут как в скрэбле, за какую два очка, за какую три. Зависит от размера.
— Маленькие попочки дороже всего. Кого вы ищете?
— Мадемуазель Варт-Шулер.
— Это у которой аппендицит? — спросил желтый у синего.
— Нет, блондинка из двадцать третьей палаты, — ответил синий.
— А мне сказали, она в двести двенадцатой.
— Все равно номера с дверей сняли. По коридору налево, седьмая дверь справа.
Я снова двинулся в путь, огибая кучи мусора. Санитары с пациентом на каталке и рабочий с тачкой любезно уступали друг другу дорогу к лифту. Я добрался до нужной двери, но постучать не решился — дверь только что покрасили. Замок был вывинчен. Толкнул дверь ногой и застыл на пороге. Одежда Беатрисы висела на стуле. Она лежала, с головой накрытая простыней.
— О, Боже…
Маляр возле стремянки мыл кисти.
— Нет-нет! Я просто потолок крашу.
Он снял простыню, взял ведро и сказал с порога:
— У вас есть час. Потом я еще раз покрашу.
Я подошел к Беатрисе, она улыбалась, на голове у нее белела повязка.
— Ты в порядке?
Она похлопала ресницами. Я присел на краешек кровати.
— Завтра меня выпишут. Боюсь, как бы не забрали пропуск в тюрьму после такой катавасии.
Я взял ее за руку и не знал, что сказать, — слишком много всего произошло за последние двенадцать часов.
— Я рада, что ты познакомился с профессором.
— Он сумасшедший.
— Нет. Мы ему всем обязаны. Дом, баскетбольный клуб, больница — все он. Он платил за мою учебу, финансировал папину экспедицию.
— А почему вы позволяли ему? Твоя прабабушка…
— Знаешь, чего бы мне хотелось? Чтобы ты переночевал у нас дома!
— У вас дома?
— Бабушки теряются, когда меня нет. Так мне было бы спокойнее.
— Но они-то? Захотят?
— Профессор сказал, что ты ему нравишься.
