— Я снова поеду туда. Вместе с отцом. Я должна отнять его у Аниты. И мы найдем путь сассапариль.
Она положила руки мне на грудь, в глазах ее светилась нежность, но не ко мне.
— Пожалуйста, — шепнула она.
И я кивнул.
Она спала в моих объятьях, и все, что я говорил, отражалось на ее лице. Она улыбалась. На рассвете я потихоньку оделся и понял по ее дыханию, что она проснулась. Чемоданы я брать не стал, просто ушел.
Ночной дежурный окликнул меня, когда я проходил по холлу. Прижимая подбородком трубку, он что-то записал на листочке бумаге и протянул его мне. Я его не взял. Я знал, что она хочет мне сказать. И не хотел ошибиться.
11
Руасси показался пустынным и серым, в тишине слышался только гул траволаторов. Тележки с багажом, чемоданы на круге, окошечки, служащие — все мне казалось нереальным. Августовская жара, низкое небо, пустынные улицы. Я вышел из такси в Нейи, на углу бульвара Аржансон. Прошел несколько шагов под пожухшими листьями деревьев, нашел телефон-автомат, набрал номер. После нескольких гудков раздался щелчок:
— Автоответчик профессора Дрейфусса, сообщения не принимаются. После звукового сигнала повесьте трубку.
Я повесил. Монетку автомат не вернул. Я дошел до конца бульвара, просто по прямой. На калитке рядом с табличкой с инициалами висело объявление: «Профессор в отпуске». Я уже собирался уходить, когда мимо меня прошествовал рабочий, который тащил на спине мешок. Он толкнул калитку ногой, прошел по дорожке из гравия и исчез в доме. Через некоторое время он появился опять, держа пустой мешок под мышкой, и отправился за следующим к грузовику, стоящему на тротуаре. Я вошел следом за ним в садик, выжженный солнцем, поднялся на крыльцо. Рабочий что-то насвистывал. Дойдя до гостиной, он развернулся и высыпал содержимое мешка на пол. Весь пол в гостиной был засыпан песком. В песчаных дюнах между мебелью торчали пляжные зонтики, большой полосатый шар вращался под вентилятором, прикрепленным к потолку. Ставни были закрыты, слышался шум морского прибоя. Профессор, освещенный прожекторами, возлежал в шезлонге, в купальном халате, нога на ногу.
— Смотри-ка, Тентен[36].
Крикнула чайка. Профессор указал мне на полотенце, расстеленное под одним из зонтиков.
— Присаживайтесь!
Я застыл в нерешительности.
— Не люблю перемещаться. Провожу отпуск дома, — пояснил он.
Я так и не сел, в мои туфли набился песок. Профессор снял черные очки и уронил их на пляжную панамку. Тяжелые веки скрывали от меня его глаза. Чтобы рассмотреть меня, он откинул голову.
— Беатриса вернулась?
Я отрицательно покачал головой и наконец сел. Он вздохнул, поерзал в шезлонге, поднеся руки к лицу и разглядывая их.
— Астрид умерла, Жанна одна, а я, я — здесь. Я боюсь, мсье Лашом. Когда ждешь столько, сколько ждал я, поневоле растеряешься. Как бороться со временем?.. Я словно утратил смысл жизни.
Он показал рукой на песчаные дюны, где валялись ведра.
— Мы с ней встретились в Туке. Ей было шестнадцать, мне двенадцать. В этом возрасте ничего не слепишь, кроме куличиков. Но мои всегда разваливались.
До нас долетело бульканье удаляющейся лодки.
— Я тренируюсь… — сказал он.
Мои пальцы через полотенце вонзились в песок. Шея взмокла. Свет от прожекторов слепил глаза.
— Вы плохо выглядите, и вам это идет, — сказал профессор. — В вас появилась глубина. А Беатриса наконец-то нашла отца.
— Вы уже знаете?
— Что он жив? Конечно. Я всегда это знал. Ведь ничем другим я не занимался… Надо дать им время, обоим, они придут в себя. Они тоже хотят наверстать упущенное, надеюсь, хотя бы у них это получится. Они ни в чем не виноваты. Все было решено за них. Хорошо, что вы вернулись, на вашем месте я поступил бы так же. К тридцати-сорока годам, надеюсь, вы изменитесь. У вас хорошее здоровье, крепкие мускулы, светлая голова, все это вам поможет.
Шум волн прекратился.
— Что вы теперь будете делать? Ждать?
Он насмешливо улыбался, глядя на меня сквозь стакан.
— Вы думаете… она вернется?
Он словно не слышал мой вопрос.
— Будьте добры, поставьте пластинку сначала.
Я встал и, увязая в песке, добрался до проигрывателя, поставил иголку на первую бороздку, нажал кнопку. Вернулся морской прибой. Профессор выпил свой стакан под шум волн и уронил его на песок рядом с очками. Рука у него висела как плеть, и губы тоже обвисли, вслед за рукой. Он наконец ответил на мой вопрос, медленно, чеканя слова:
— Вы знаете, как говорил Фенелон? «Воспоминание о розе не может убить садовника».
Чайки пролетели совсем низко, прямо над профессором. Он протянул руки, словно хотел обмахнуть обшлага халата. В коридоре я встретил рабочего с мешком песка, он насвистывал «Море»[37].
К восьми я пошел в скверик Пале-Рояля, сел на скамейку и стал ждать, что она не придет. Смотрел на фонтаны. Написал ей, что сижу здесь и все, что вижу, уже не имеет смысла, что я люблю ее очень сильно или не очень сильно, но все равно не могу на нее сердиться. Я изо всех сил вдавливал ручку в бумагу, словно мог добраться до ее тела: впереди была ночь, которую я проведу неизвестно где, но мечтая о ней. Я чувствовал себя бесконечно одиноким, однажды поверив, что нас двое и мы — одно целое.
Рядом со мной мальчуган бросал в фонтан камешки, глаза у него были грустные, вид мечтательный. К нему подошла какая-то женщина:
— Камешки бросаешь?
— Да так, от нечего делать, — ответил он, пожимая плечами.
И тогда я сложил свое письмо и ушел. Солнце заходило, только нам с тобой это уже безразлично. Интересно, как мне добиться, чтобы меня пускали в тюрьму к заключенным. Завтра пойду наведу справки. И начну играть в баскетбол. Навещу твою бабушку и переселюсь к тебе. Буду жить той жизнью, какой жила ты. Не волнуйся, Беатриса, ждать — это как раз для меня. Я не умею радоваться жизни, изливать душу, уходить первым. Но время работает на меня. Я умею беречь людей, только когда их нет рядом.
