вздувались твердые, как камни, желваки. Савелий продолжал готовиться к делу, которое задумал.
На воинской службе своей он вел себя безупречно. – придраться было не к чему, получал только поощрения, в разговорах был ровен и доброжелателен со всеми, кого видел, однажды даже подал бумагу о том, чтобы его отправили на передовую, но оказалось, что такие кадры, как Савелий Агафонов, очень нужны были в Москве, в зенитной части, – и Савелию отказали.
Гранаты, купленные у бывших окруженцев, он спрятал на чердаке небольшого каменного здания, в котором расселили дивизион зенитного полка ПВО.
Время шло. Савелий Агафонов ждал…
Все попытки подобраться к стравливающему механизму ни к чему не привели, Телятников никак не мог дотянуться до него: слишком уж огромен был объем аэростата, оболочка его вмещала не менее ста кубов газа. Это был летающий дом.
Дом продолжал неспешно плыть над землей, иногда прилетал ветер, наносил несколько гулких кулачных ударов аэростату в бок, и «колбаса», плаксиво морщась ушибленными кусками ткани, убыстряла свой ход.
Потом прибегал другой ветер, бил аэростат в округлый нос, где на веревке висел Галямов, делал вдавлину, и старший лейтенант вертелся, будто волчок, кричал что-то невнятно. Крики его становились глуше и глуше – Галямову «колбаса» отвесила испытание по полной программе, он слабел и замерзал одновременно.
Телятников ничем не мог ему помочь.
Стало понятно окончательно, что до стравливающего вентиля он не доберется вообще, единственная продольная веревка, которая была проложена по телу «колбасы», слишком плотно врезалась в длинный покатый бок аэростата, под нее не то чтобы ногу, даже руку, даже пальцы нельзя было просунуть – плоть «колбасы» сделалась стальной.
Оставалось одно, и это было рискованно, – проткнуть ткань аэростата… Вот только чем проткнуть, не валенком же! Ножа нет, какой-нибудь булавки, скрепки, заколки, обрезка проволоки, отвертки, штопора, шила, дверного или гаечного ключа, завалявшегося гвоздя, ручки-самописки с острым пером, положенной всякому тыловому командиру, тоже нет, как нет и иголки, которая вместе с ниткой бывает у всякого солдата заткнута за отворот шапки, – так чем же дырявить ткань?
Тем более, в последнее время с завода стали приходить аэростаты, сшитые из особо прочной ткани, покрытой алюминиевым порошком, – такая ткань не уступает металлу… И чем ее одолеть, если ее, может быть, не берет даже пуля?
Впору было кричать от досады, ветра и мороза, которые скоро склеят рот льдом, от страха – ведь может произойти самое тяжелое и трагическое из того, что есть на свете. В голову пришла сумасшедшая мысль: а если попробовать зубами? Вдруг ткань поддастся? Телятников подтянулся немного, провис веревки намотал на руку, подтянулся еще, потом еще, – буквально из последних сил, и вцепился зубами в металлизированный перкаль.
И смешно это было, и грешно. Иными словами не определить, что сейчас делал сержант Телятников. У самого его возникло впечатление, что он пытается прокусить плотную, отвердевшую на морозе резиновую колоду… Или литой каблук от старого болотного сапога.
Подавится он «воздушной колбасой», как пить дать.
Аэростат продолжало нести на запад, к недобро задымленному горизонту. Уже уползли в оставшееся позади пространство крыши окраинных домов, в которых до войны жили вербованные строители, а также заводские смены, которые привозили из Владимирской, Рязанской, Тульской и Калининской областей.
Так их скоро донесет до Ржева, до Калинина, а дальше… дальше уже будет линия фронта, окопы и минные поля.
Что делать?
– Товарищ старший лейтенант! – прокричал Телятников, прислушался – не отзовется ли? У старшего лейтенанта обязательно ножик должен быть, хотя бы маленький, которым затачивают карандаши.
Нет, не отозвался старлей… А ведь у него еще и пистолет есть, в кобуре болтается. В крайнем случае в коварную колбасу можно всадить пулю.
А вдруг от раскаленной пули взорвется водород? Но может и не взорваться… А вообще-то этого бывший учитель истории не знал, на кратких курсах, которые он окончил несколько месяцев назад, этот вопрос не проходили.
Но штука эта – из разряда тонких капризных наук, тут все нужно знать точно.
– Товарищ Галямов! – вновь выкрикнул он, замер на мгновение, прислушиваясь к пространству, – голос ушел в пустоту, не было ответа Телятникову.
А Галямов держался из последних сил, – он слышал далекий оклик сержанта, но ответить не мог, рот свело от холода, нижняя челюсть приросла к верхней, смерзлась, скулы омертвели, глотка, кажется, по самый верх была наполнена льдом.
На боку у него действительно болталась кобура с пистолетом ТТ, но Галямов сейчас не смог бы ничего с ним сделать, даже расстегнуть кобуру. Пистолет вообще выпал из поля его внимания, старший лейтенант просто-напросто забыл о нем.
Галямову было труднее, чем его напарнику по несчастью, – он висел на передней, носовой веревке, той, за которую аэростат вели, как собачонку, – весь холод, все ветры и морозы, все до единого были его, – в общем, доставалось ему по полной выкладке. Телятникову было проще, от прямого холода, от ветра его прикрывала туша «воздушной колбасы», да и одет он был по-солдатски, а не по-командирски, не так щегольски легко, как Галямов…
Одет он был как всякий боец, которому предстояло действовать на морозе. Одежда эта была продумана и утверждена в высоких штабах.
Ася Трубачева некоторое время бежала за аэростатом, даже пыталась подпрыгивать, чтобы ухватиться за свисающую веревку, но веревка, словно живая змея, обманывала ее, выскальзывала из пальцев, один раз даже обвила кисть руки, но в следующий миг неожиданно резко подпрыгнула… Не удалось Асе задержать «воздушную колбасу».
Выдохшись, захлебнувшись морозным воздухом, – причем хлебнула столько, что Асе показалось: сейчас она закашляется кровью, – Трубачева остановилась и неожиданно рухнула в снег.
Растянулась на нем боком, постанывая от обиды и неверия: ведь за утерю аэростата весь их пост отдадут под трибунал (а это – тринадцать человек, чертова дюжина), подтащила к себе ноги и тихо, обжигаясь слезами, заплакала.
Девушки подбежали к своей командирше, окружили ее, пробовали привести в чувство, трясли за плечи, но Ася не ощущала ничего, хотя хорошо понимала, что находится на краю большой беды.
Наконец Ася поднялась и, пошатываясь немощно, начала отряхиваться, движения были слепыми, неверными, словно бы в ее организме что-то разладилось. Света Агагулина кинулась к ней, попыталась помочь, но Ася отстранила ее и с горестным вздохом, – уже немного пришла в себя и начала ориентироваться в окружающем пространстве, – проговорила:
– Все, девчата, возвращаемся на пост… Надо срочно доложить о происшествии, иначе с нас снимут головы.
– С нас тоже? – испуганно воскликнула Феня Непряхина.
– С вас не знаю, но с меня точно, – угрюмо и жестко произнесла Ася. – Пошли!
Она развернулась резко и, со стеклянным хрустом давя валенками снег, побежала в сторону поста. Аэростатчицы, выстраиваясь цепочкой, след в след, потянулись за ней: Ксения Лазарева, Феня Непряхина, Света Агагулина, Клава Касьянова, – встревоженные, придавленные ситуацией, в которую попали, и
