никогда не забуду. Надеюсь, ты не слишком обиделся на слова, сказанные мною вчера, но я привыкла говорить начистоту и меняться не собираюсь. Среди моих предков наверняка был какой-нибудь цыган — иначе откуда у меня эта тяга к бродяжничеству? Вот я и ищу других мест, бросаюсь в битвы. Это — жизнь, такая, какая мне нужна. Я лучше отдам концы на поле боя, среди дыма и гари, чем на самом роскошном супружеском ложе. Мне наплевать на то, что меня могут убить. Лучше смерть от пули, чем смерть от скуки. Надеюсь, ты меня поймешь. А если не поймешь — тоже не беда. Ничего не поделаешь. Не говорю тебе „прощай“: мы кочевники, и наша жизнь — дорога. Так что — до встречи. Береги себя.
Целую тебя так же крепко, как прошлой ночью, Белем».
Дочитав, Фелисиано со всех ног бросился к палатке Белем. Но ее уже не было. В отчаянии он начал врываться в соседние палатки:
— Где Белем? Где она?
— Уехала ранним утром. Солнце еще не взошло, — сказал ему какой-то сержант.
— И куда? — Фелисиано едва не плакал.
— Не знаю, — был ответ.
Весь день Фелисиано потратил на то, чтобы отыскать следы возлюбленной, но все было напрасно. Королева пустыни, женщина с золотистыми глазами, исчезла.
Отъезд Белем ранил Фелисиано в самое сердце. Каждый уголок души заполнила боль. Он страдал не только от ущемленной гордости, как большинство несчастных любовников, но и оттого, что вместе с Белем исчез и слабый луч надежды на спасение. Со дня «случая в Сакатекасе» Фелисиано не покидало ощущение, что он медленно идет ко дну. С младенческих лет он рос в уверенности, что станет важной персоной и, конечно, будет вращаться в высшем свете. А сейчас он — предпоследний человек на кухне (к счастью для него, был еще Алварес, который и занял нижнюю ступеньку), обслуживающий войско, в котором нет ни одного человека, достойного того, чтобы его на милю можно было подпустить к высшему обществу. Раньше Веласко видел таких людей лишь издалека, но сейчас вынужден был жить с ними и даже есть с ними за одним столом. Пока Белем пребывала в лагере Вильи, в жизни Фелисиано был смысл: он каждый день мылся, наряжался в лучшую одежду, поливал себя духами и верил, что лучшие времена вернутся. А сейчас, когда ее больше нет, все встало на свои места. Снова каждодневная рутина: отрубание голов баранам и курам, оскорбительные насмешки окружающих, дурацкие шуточки Алвареса (в последний раз он напустил Фелисиано в сапоги скорпионов), бесконечные переходы под палящим солнцем. Веласко стал безвестным и никому не нужным изгоем. Задумываясь над этим, он понял, что его падение — закономерный результат деградации того мира, к которому он принадлежал: мира изящного и бесполезного, которому сейчас пришел конец. Воцарялся новый порядок — его Веласко не мог и не хотел понять. Ему оставалось только сожалеть о том, что он очутился в таком ужасном, таком печальном положении.
Единственным его утешением была гильотина. Это было его детище, смысл его жизни, двигатель, дававший ему силы уже много лет. Он посвящал ей целые часы, любовно приводя в порядок пострадавшие от плохого обращения части. Смолой акации — ничего лучше найти не удалось — тщетно пытался склеить разнесенные в щепки опоры. С помощью добытого из реки камня и разбитого пополам кувшина старательно точил нож. За неимением оливкового масла смазывал уже начинавший ржаветь механизм свиным салом. Он каждый день чистил от грязи и крови желобки, по которым соскальзывал вниз нож. И гильотина действовала безотказно: ей было неважно, каков размер животного, которому следовало отрубить голову, и каков размер предмета, который предстояло разрубить. Даже стволы деревьев, с которыми не справлялся топор, легко распадались на две половины под ее ножом.
Однажды полковник Рохас и сержант Ортис стали случайными свидетелями того, как выполняют свои обязанности Алварес и Веласко. Они долго наблюдали за тем, как ловко Фелисиано и его помощник управляются с гильотиной, которая за все это время не дала ни одного сбоя: нож легко скользил вниз, рассекая все, что требовалось рассечь.
На следующий день полковник Рохас явился понаблюдать за работой бойцов бывшего «Эскадрона торреонской гильотины» в сопровождении генерала Фелипе Анхелеса. И на сей раз работа тоже была безупречной.
Наблюдатели провели возле кухни не один час, и сразу же после этого генерал Анхелес отправился к генералу Вилье. Он рассказал о том, что видел, и предложил дать Веласко и его изобретению возможность оправдаться и показать, на что они способны. Вилья, уже почти забывший, для чего предназначена гильотина (лично он резал с ее помощью хлеб), все же на предложение Анхелеса согласился. Само собой разумеется, он не собирался рисковать своей репутацией еще раз: речь шла об одной пробной второстепенной казни, которую следовало осуществить сразу же после отрубания голов курам. Тихой, без барабанного боя, шумихи и уж конечно без кинокамер.
Со времени взятия Торреона Северную дивизию сопровождал странный старый американец — высокий, худой, с изрезанным глубокими морщинами лицом и пронзительно-голубыми глазами. Он все время что-то писал в блокноте и фотографировал. Он очень любил разговаривать с солдатами, но никогда не беседовал с командирами, которых, казалось, даже избегал. По-испански он говорил не слишком хорошо, но понять его было можно. Он одевался в черное и не следил за собой — ходил грязный и непричесанный, но это его совершенно не беспокоило. Никто не знал, откуда американец взялся, что ему было нужно и зачем он шел с войском Вильи. Иногда он заходил в походную пивную, усаживался за столик и начинал пить. Пил до самого утра и выходил из пивной вдребезги пьяный, но старался, чтобы никто этого не заметил. Он сам готовил себе еду (немного фасоли, кукурузные лепешки) и ни разу не принял приглашения пообедать или поужинать. Спал он в маленькой палатке из тонкого хлопка, которую предусмотрительно ставил вдалеке от лагеря. После боя он ходил среди мертвых тел. Часами смотрел на изуродованные лица трупов, фотографировал, что-то черкал в блокноте и с опущенной головой возвращался в свою палатку. Ему не нравилось, когда его называли «гринго», и он не раз говорил, что очень жалеет, что не родился мексиканцем. Солдаты терпели его, потому что считали безобидным старым сумасшедшим.
Мы не будем рассказывать здесь обо всех исторических событиях, что произошли в последние месяцы 1914 года, отметим только, что вследствие несходства характеров генерал Вилья порвал с Венустиано Каррансой, командиром армии конституционалистов.
