пеняйте на себя…
Василий Иванович попытался было что-то возразить, но Волгин, остановив его жестом, отрезал:
— Все, разговор окончен! Идите и не забудьте про Хайзарова и про тайник.
Пока Коробов добирался из Рыбацкого к себе домой, он несколько успокоился, и мрачная картина предстоящей расправы с сидевшим за грабеж Рываевым отошла на второй план обитающих в сознании пенсионера страхов. Войдя в квартиру, он застал Веру Фёдоровну за работой. Старушка, по просьбе своего племянника, занятого на работе, потихоньку перетаскивала свои и его вещи из бывшего жилища для прислуги в большую комнату. Когда Василий Иванович переступил порог квартиры, Вера Фёдоровна как раз волочила по коридору старомодный фанерный чемодан.
— Давайте подмогну, Вера Фёдоровна, — натужно улыбнувшись, предложил Коробов, взявшись за ручку чемодана.
— Благодарю вас, Василий, — суховатым тоном ответила старушка, немало удивленная внезапной любезностью соседа.
— Что это вы, переезд затеяли? — спросил Коробов, занося полупустой и совсем не тяжелый чемодан в комнату.
Хотя сосед, как обычно, совал нос не в свои дела, оставить без ответа его вопрос, после оказанной им по собственному почину помощи, было бы бестактным, и Вера Фёдоровна, немного помявшись, ответила:
— В маленькой комнате некоторое время родственник наш поживет… Вот — освобождаю ему жилплощадь.
— И когда же приедет этот ваш родственник?
— Завтра к вечеру собирался.
— Понятно, — кивнул Коробов. — Ну бог в помощь; обращайтесь, если что…
На этом соседи расстались. Василий Иванович пошел к себе в комнату, а притомившаяся Вера Фёдоровна прилегла отдохнуть. Поскольку в дневную пору большинство обитателей квартиры пребывали на работе, вскоре в коридоре стало тихо, если не считать отголосков работающего в комнате у Щегловых телевизора, ну и обычных коммунальных шумов. Как только в квартире установилась относительная тишина, дверь из комнаты Коробова бесшумно отворилась и неугомонный пенсионер, все еще одетый в уличную одежду, стараясь не шуметь, незаметно пробрался к дверям комнатки Витлицких, которую те освободили для жильца. Здесь Василий Иванович на секунду замер, прислушиваясь к хорошо знакомым квартирным звукам, после чего вынул из кармана согнутый хитрым образом кусок стальной проволоки и проделал с замком некие манипуляции. Дверь в бывшую комнату для прислуги, предательски скрипнув, отворилась, и Коробов шагнул внутрь.
Спустя полчаса собравшаяся сходить в гастроном Вера Фёдоровна снова повстречалась со своим соседом. На этот раз она столкнулась с Василием Ивановичем на пороге входной двери, и чем-то озабоченный пенсионер опять-таки возвращался домой с улицы, чем немало удивил старушку.
— Я вниз за газетами спускался… К почтовому ящику, — объяснил свое появление Коробов, хотя Вера Фёдоровна ни о чем его не спрашивала. — Не принесли еще, наверное, — добавил Василий Иванович, сообразив, что никаких газет у него в руках нет.
Вера Фёдоровна равнодушно пожала плечами, давая понять, что ей абсолютно не интересно, чем занимается ее сосед, и отправилась по своим делам. Коробов же, как только за соседкой захлопнулась дверь, вытащил из-за пазухи помятую жестяную коробку из-под печенья или из-под конфет с облупившейся краской и с удивительным для его комплекции проворством нырнул под некогда изящную, но за долгие годы сильно попорченную дубовую конторку, на которой в коридоре стоял общий телефонный аппарат. Под конторкой Василий Иванович подковырнул ногтем и вынул из паркетного пола несколько половиц, засунул жестянку в образовавшееся отверстие, после чего, вернув половицы на место, поспешил в свою комнату.
Смертельный патриотизм
В переполненный зал загородного ресторана «Вилла Родэ», опасливо озираясь по сторонам, вошел высокого роста худощавый молодой человек. Несмотря на то что он выделялся среди разодетой в пух и прах публики неброским, хотя и довольно дорогим костюмом, было заметно, что посетитель этот бывал здесь и раньше. Во всяком случае в павильоне, где располагалось сие развеселое заведение, ориентировался он довольно уверенно. Войдя в громадный, с высоченным потолком и просторной сценой зал, молодой человек сразу же ринулся к открытым настежь по случаю жаркой погоды дверям, ведущим на открытую веранду, сплошь заставленную столиками. Там он что-то шепнул подскочившему к нему метрдотелю, и тот сразу же проводил его обратно в основной зал, где и усадил за один из немногих свободных столиков.
Молодой человек присел за стол, с опаской поглядывая на шумных и довольно развязно державшихся посетителей модного кафешантана. У столика тут же появился официант и, застыв в почтительном полупоклоне, уставился на смущенного посетителя вопросительным взглядом.
— Я товарища ожидаю, — сказал молодой человек, — мы с ним позже закажем…
— Выпить что-нибудь, закусить желаете? — скороговоркой спросил официант.
— Да… Смирнова… и закуски…
— Сию минуту.
Официант исчез и через пять минут появился с подносом, на котором стоял хрустальный графинчик, стопки и несколько маленьких тарелочек с закусками.
Едва дождавшись, пока официант уйдет, молодой человек сам себе налил и тут же выпил залпом одну за другой три стопки водки, наугад поддев на вилку что-то из закусок.
В ресторанном зале и на открытой веранде между тем царило поистине безудержное веселье. Повсюду стоял шум и гам, перемежаемый звоном посуды, мужскими выкриками и женским хохотом. На сцене основного зала никого не было, но откуда-то из глубины ресторана слышалось пение цыганского хора. Одновременно на второй — летней — сцене около веранды выводил сладостные трели чей-то тенор под аккомпанемент венгерского оркестра. Гости ресторана веселились вовсю. Казалось, что у Родэ собрались все кутилы и любители застолий Петербурга. Кого здесь только не было! Прожигатели жизни из числа «золотой молодежи», титулованные аристократы, светские красавицы, богачи-промышленники, петербургская богема — все они отнюдь не считали для себя зазорным посещать слывшее чуть ли не развратным заведение обрусевшего француза.
Но все же в этой бесшабашной атмосфере разгульной жизни чувствовалось что-то зловещее, а сквозь веселые возгласы нет-нет да и проскакивали истерические нотки, и, несмотря на шумный праздник жизни, сквозило ощущение надвигающейся трагедии. Петербургская публика гуляла так, как последний раз в жизни. На дворе стоял июль 1914 года, и до начала большой войны оставались считаные дни.
Выпив водки, молодой человек немного расслабился, но все же посматривал по сторонам, ерзая на стуле, как на иголках. Наконец к столику в сопровождении вездесущего метрдотеля подошел человек, несколько похожий на ожидавшего его посетителя возрастом и сложением. Разве
