обратившись къ старшому, прибавилъ: — доложи Іонѣ Петровичу, намъ нужно…
Только-что они показались въ пріемную, изъ директорскаго кабинета вышелъ инспекторъ, размахивая платкомъ.
— Какъ!… вы здѣсь? — закричалъ онъ, немного сдерживая свой голосъ. — Какъ вы осмѣлились ворваться сюда, къ Іонѣ Петровичу?
Инспекторъ поднялъ руки чуть не къ небу и повернулся на каблукахъ.
— За мной! предстаньте предъ Іону Петровича… за мной!
Директоръ, грязный человѣчекъ, въ буромъ халатѣ на бѣличьемъ мѣху, съ красными пятнами по лицу и съ очень подозрительнымъ носомъ, вскочилъ съ кресла и дряблой походкой подступилъ къ ученикамъ.
— Что это такое? — загнусилъ онъ
— Ворвались сюда, Іона Петровичъ, — доложилъ инспекторъ, съ потрясеніемъ живота.
— Мы къ вамъ съ жалобой, — началъ было Борисъ
— Съ жалобой! — прогнусилъ директоръ. — Я вамъ дамъ, голубчики, депутаціи отпpaалять!… Молчать!!.. Вы у меня весь классъ перепакостили. Я васъ, голубчики, высѣку — слышите? не посмотрю, что вы въ седьмомъ классѣ: — сегодня же въ сборной, при всемъ классѣ высѣку. А до васъ, милый мой, — обратился онъ къ Борису, — я давно добираюсь. У васъ отецъ умираетъ, а вы разбойничаете, голубчикъ мой. Я ему сегодня напишу, что хочу васъ высѣчь. Я, вѣдь, никого не боюсь.
Бориса передернуло. Онъ порывался отвѣтить, но гнусавый директоръ не далъ ему разинуть рта.
— И ты, Абласовъ, тутъ же смѣешь бунтовать! Да ты вспомни, милый, что я тебя въ солдаты законопачу. И тебя, Горшковъ, вышвырну; ты у меня перестанешь на фортепьянѣ барабанить.
Это было сказано такъ глупо, что депутаты переглянулись.
— Ведите ихъ въ классъ, Егоръ Пантелѣичъ… Я самъ буду. Оставить всѣхъ трехъ безъ обѣда и велѣть высѣчь.
— Да позвольте же, Іона Петровичъ, — сказалъ Борисъ и сдѣлалъ два шага впередъ.
— Ай, ай! Суворовъ! Суворовъ! Да, онъ разбойникъ, и меня бить собирается! — закричалъ директоръ, отступая за кресло.
Въ дверяхъ явился старшой.
— Выпроводи ихъ, вонъ, вонъ!
Старшой хотѣлъ буквально исполнить приказаніе, но Борисъ отвелъ его рукой, и всѣ трое вышли молча изъ кабинета.
Инспекторъ кинулся было за ними, но потомъ подлетѣлъ къ директору.
XI.
— Халдеи, халдеи! — повторялъ Горшковъ, проходя по залѣ.
— Глупо, очень глупо! — вырвалось у Бориса.
Абласовъ шелъ молча, ни на кого не глядя.
Когда прошла первая минута досады, Борису сейчасъ же представилась мысль объ отцѣ. Если директоръ пошлетъ записку, отецъ страшно встревожится. «Какъ тутъ быть?» — спрашивалъ онъ самъ себя, хмуря лобъ и ускоряя шаги.
Депутаты вернулись въ классъ послѣ звонка. Кафедру занималъ новый учитель, самая популярная личность во всей гимназіи, Ардальонъ Захарычъ Самородскій, пзъ хохловъ. Фигура Ардальона Захарыча была изъ очень невзрачныхъ. При маленькомъ ростѣ, онъ носилъ пренеуклюжее туловище на кривыхъ ножкахъ; былъ рябъ и косъ; но рябое лицо всегда сіяло, въ глазахъ и во рту сидѣлъ неистощимый юморъ. Ардальонъ Захарычъ любилъ цвѣтныя матеріи, и всѣ части его туалета, кромѣ вицмундира, поражали пестротой. Онъ былъ старшій учитель физики и математики, плохо зналъ свой предметъ, но замѣнялъ отсутствіе знаній безконечнымъ добродушіемъ. Его всѣ любили; и никто у него ничего не дѣлалъ.
— Что, крусавцы, набѣдокурили? — встрѣтилъ онъ депутатовъ, встряхнувъ своими кудрявыми волосами… — Ардальонъ Захарычъ былъ уже не первой молодости, но постоянно носилъ юношескую прическу.
— Набѣдокурили, — отвѣчалъ Горшковъ съ гримасой. — Ну, господа, — обратился онъ ко всему классу — будетъ лупка.
— Какъ, лупка? — закричало нѣсколько голосовъ.
— Да, такъ. — Горшковъ поднялъ лѣвую руку наотвѣсъ, а правой сдѣлалъ нѣсколько движеній по воздуху — вотъ этакъ, господд… въ сборной послѣ классовъ.
Многіе расхохотались.
— Перестань врать! — проговорилъ учитель. Онъ всѣхъ тыкалъ, и никто этимъ не обижался. — Телепневъ, разскажи, что у васъ тамъ было.
— Горшковъ вовсе не выдумываетъ, — отвѣтилъ Борисъ. — Директоръ приказалъ насъ высѣчь.
— Ну, крусавецъ, это больно густо что-то.
— Ужъ не знаю какъ, Ардальонъ Захарычъ: онъ съ нами не разсуждалъ.
— Эхъ вы, зеліе! — проговорилъ Самородскій, съ душевнымъ сокрушеніемъ. — Какъ же быть-то?
— Разумѣется, мы не дадимъ себя высѣчь.
— Да скверно, крусавцы, все-таки скверно?
— Что же скверно-то, Ардальонъ Захарычъ?
Самородскій не нашелся, что отвѣтить. Онъ только ударилъ ладонью о каѳедру и еще разъ проговорилъ: — скверно.
Въ классѣ поднялся говоръ. Нѣкоторые соскочили съ лавокъ и подошли къ первой партѣ; другіе окружили каѳедру.
— Шш… зеліе! — крикнулъ Ардальонъ Захарычъ. — По мѣстамъ садитесь! что за жидовская школа… слова не дадутъ сказать.
Говоръ не вдругъ унялся. Ученики медленно разсаживались, и продолжали перекидываться словами.
Ардальонъ Захарычъ снова обратился къ депутатамъ:
— Ну, послушайте, крусавцы, — заговорилъ онъ: — вы надурили; «не спросясь броду, да сунулись въ воду»: глупо, глупо!
— А что-жь нужно было дѣлать? — спросилъ Горшковъ.
— Какъ что? Вѣдь, не тебя обругали, зеліе, такъ ты что же совался?
— Помилуйте, Ардальонъ Захарычъ, — замѣтимъ съ силой Борисъ: — какъ же вы такъ разсуждаете? Вѣдь, послѣ этого всѣхъ насъ будутъ ругать походя. Надо же было показать Корякову, что онъ поступилъ скверно.
— Ну-ну, умница, ты мнѣ проповѣди не читай, я, вѣдь, не глупѣе тебя.
— Что же мы такое сдѣлали? — продолжалъ Борисъ воодушевившись. — Онъ не хотѣлъ извиняться, — мы къ директору пошли.
— Законный путь, — подтвердилъ Горшковъ, подмигнувъ Ардальону Захарычу.
— Молчи ты, балясникъ! — осадилъ его Ардадьонъ Захарычъ, погрозивъ пальцемъ. — Нѣтъ, крусавцы, — обратился онъ ко всѣмъ тремъ депутатамъ: — глупо сдѣлали! Зачѣмъ тутъ директора вмѣшивать? Не достало смекалки, что онъ оборветъ васъ, какъ Сидорову козу.
— Такъ, стало, намъ самимъ нужно было распорядиться? — ввернулъ Горшковъ.
— Не перебивай, егоза! — крикнулъ Ардальонъ Захарычъ. — Я вотъ тебя самого вздую, зеліе… Горячитесь вы всѣ, въ студенты все лѣзете… Онъ тамъ, какой ни на есть, да старшій учитель, крусавцы, а вы къ нему въ классѣ съ ножомъ къ горлу приступили… Вѣдь, онъ гусь лапчатый… онъ и съ нами-то ежъ ежомъ, а не то, что съ вашимъ братомъ… Вы бы на квартиру къ нему пришли, представили резоны…
— Да ужъ объ этомъ что же толковать теперь? — прервалъ его Абласовъ, смотря изподлобья: — попустому время тратить.
Онъ выговорилъ это такъ твердо и серьезно, что Ардальонъ Захарычъ немного стѣснился.
— Я васъ предостерегаю, крусавцы, какъ вы не хотите понять?…
— Мы понимаемъ, — сказалъ Борисъ: — и очень вамъ благодарны; да теперь дѣло-то сдѣлано.
— А все-таки вы грибъ соленый съѣли, хлопцы.
— Кто же виноватъ-то? — ввернулъ Горшковъ: — наши безмозглые… Егорка съ Іонкой.
— Тсс! егоза! Вотъ что я вамъ скажу, крусавцы, слушайте! Бросьте вы Корякова: ничего не добьетесь; и остальныхъ не толкайте… курсъ вамъ кончить нужно, а не войну съ начальствомъ затѣвать. Слышите, команда безпардонная? — Ардальонъ Захарычъ привсталъ и обратился ко всему классу.
Директора боялись, и не у многихъ было желаніе затѣвать новую исторію.
— Скажи же мнѣ, зеліе,
