отдельно кормите?
— Зачем бы ей ругаться? Это же она сама так и повелела, – с удивлением ответила мне Агния.
— Странно. Я вроде бы и в обморок больше не падаю, и здоровье поправилось уже: все шишки и царапины прошли. – говорила я как бы и не сестре Агнии, а просто в воздух, не показывая, насколько меня интересует ответ.
— Так ведь ты, Клэр, когда под ноги то баронету бухнулась, он матушке того… выговорил... Заявил, что вклад внес, как положено, а ты неделя от недели все тощее и тощее. Конечно, в монастыре матушка сама все решает, но и с баронетом ссориться ей не с руки. А ему, понятное дело, молодуха покрепче нужна.
«Получается что меня откармливают, как рождественского поросенка.», – про себя хмыкнула я.
Днем раньше такая мысль, пожалуй, вызвала бы у меня огорчение, а может быть, и слезы. Сейчас же она меня поразила своей нелепостью. После ночных размышлений, после того, как я приняла решение не помирать раньше времени, а хотя бы попробовать сопротивляться, такое сравнение показалось даже забавным. Тем более, что очень кстати я вспомнила выражение «подложить свинью».
«Похоже, я просто вынуждена буду стать той самой свиньей! Нельзя же разочаровывать семью жениха!». На самом деле я бравировала. И страшно мне было по-прежнему. Однако я старалась выгнать из головы любые пораженческие мысли. Пусть даже и такими нелепыми шуточками. Все лучше, чем терпеливо дожидаться, пока меня плетью начнут воспитывать.
Последнее время я ела довольно плохо, оставляя в миске больше половины каши. Да еще, похоже, сегодняшним разговором несколько встревожила сестру Агнию. Во всяком случае, перед вечерней молитвой меня вызвали к преподобной матери.
Сестра Ренилда, которую все считали помощницей преподобной матери, лично зашла за мной в мастерскую. Принимала меня настоятельница в своей личной келье. Я, признаться, знатно обалдела оттого, как удобно устроилась дамочка.
Одна кровать со взбитой периной и роскошным атласным одеялом чего стоила! Конечно, на мой взгляд, все это смотрелось этаким сельским гламуром: и широкий кружевной подзор у кровати, и огромная кружевная же скатерть, покрывающая стол, и не слишком удобные стулья которые, тем не менее, блистали свежей позолотой по узорчатой резьбе. У нее даже висели бархатные шторы! Да и толстенный ковер с нежно-голубыми розами по бордовому полю стоит, я думаю, целое состояние.
Только сейчас я обратила внимание на то, что ряса матушки хоть и похожа покроем на все остальные, но сшита явно не их такого дерюжного материала, как рясы других сестер. Натуральный шелк ложился мягкими и красивыми складками и служил прекрасной подложкой для ее наперсного креста.
Настоятельница сидела у стола, попивая чай из расписной фарфоровой чашечки. Мне сесть никто не предложил, да я и побаивалась ее, чувствуя гадючий характер, потому молча стояла в дверях и смотрела в пол.
— С кухни доложили, что ты очень плохо ешь.
Поскольку никакого вопроса задано не было, то я продолжила смотреть в пол и молчать.
— Ты оглохла?
— Нет, я вас хорошо слышу, только ведь вы, мать настоятельница, ничего спрашивать не изволили.
— Почему ты оставляешь еду в миске? – если она и испытывала раздражение, то скрывала его мастерски: голос был абсолютно ровный и безэмоциональный.
— У меня нет аппетита. Я совсем не бываю на свежем воздухе, госпожа настоятельница. Я и дома, когда болела, ела плохо.
Пауза была долгой. Возможно, она ждала, что я скажу что-то еще или, может быть, попрошусь на прогулку. А я по-прежнему стояла, наклонив голову. Смотрела в пол и испытывала странное удовольствие, почти злорадство оттого, что эта старуха не может меня разгадать. Она никогда не узнает, что я не настоящая Клэр. Получается, я все-таки сумела ее хоть в чем-то обхитрить!
Вроде бы умом я и понимала, что это ненастоящая победа. Но даже эти крошечные капельки подбадривали меня и как бы указывали мне путь: где-то хитростью и обманом, где-то знаниями, которые у меня остались от прошлой жизни, а где-то, возможно, придется научиться чему-то новому. Меня всё ещё пугал это малопонятный мир, но, по крайней мере, у меня появилась маленькая вера в то, что я, возможно, справлюсь.
— Завтра с утра сестры поедут в город, повезут хлеб на продажу. Отправишься с ними помогать. Поняла?
— Я все поняла, госпожа.
— Ступай.
Глава 12
О том, что монастырь торгует в городе хлебом, я уже слышала. Но как-то вот не обратила внимания на этот факт. Типа: «торгуют и торгуют, что здесь такого?».
Ворочаясь вечером на жесткой коечке, я думала о том, что посмотреть такой цех будет любопытно. Все же хлебным технологом я проработала много лет, пережила два полноценных переоборудования цеха и прекрасно знала, что и как должно идти. Так что мне, пожалуй, будет даже любопытно взглянуть на их работу.
Задолго до молитвы, а мне показалось, что даже еще до полуночи, за мной пришла незнакомая сестра.
— Тс-с-с! – она склонилась надо мной, держа в руке маленький огарок свечи. – Не шуми, соседку разбудишь. Собирайся, пора уже, – шепотом проговорила женщина.
Здание хлебопекарного цеха, или мастерской, как его здесь называли, стояло вплотную к каменной ограде. Довольно далеко от жилых помещений. При свете луны мы пересекли задний монастырский двор. Когда скрипнула дверь, меня охватил такой знакомый, родной и привычный, но уже слегка забывающийся запах. В нем сплетались кисловатые нотки дрожжей, стойкий запах черного хлеба, свежей сдобной выпечки, немного ванили и мучной пыли.
Сестра, которая меня разбудила, разговаривать начала только в помещении цеха:
— Меня сестрой Анной кличут. Вот смотри и научайся: вот тут закваска. Сейчас мы две трети отберем. А туда добавим муки, и как новый хлеб понадобится, у нас опять ее достаточно будет.
В цехе кроме нас было
