так хуже уже не придумаешь. Сбежать я все равно не рискну: только вчера сестры болтали о том, что возле города опять купеческий обоз перебили. Это значит, что никакой защиты у меня не будет. Совсем не будет…
Но ведь существовать как мышь под веником и терпеть бесконечные гадости – не жизнь. Побои терпеть от мужа и свекрови? Голодом сидеть и на работе надрываться? А зачем? Зачем?! Спасибо все равно никто не скажет.
Лаура вон не скандалит попусту, но и не боится так, как я. Это потому, что у нее тыл прикрыт. Приданое ее -- это такая защита получается.
Мало я в первом мире натерпелась? То муж, как скотина последняя себя в конце брака вел, то на работе поедом жрать начали…
Чего я боялась-то? Послала бы мужа сразу, как нервы мотать начал, только собственное здоровье и средства сберегла бы. И работа… Неужели я бы с такой квалификацией работы не нашла? Откуда это вечное мое желание “тихо-мирно”?!
Зато здесь у меня нет рака, нет урода-соседа, нет начальства с работы. Живи да радуйся, а я опять голову в песок прячу! А я, может, здесь еще и ребенка смогу родить. Своего, родного…
Даже слушать-то рассказы эти про семейку тошно, а уж жить так… Ну, умерла я один раз. Совсем худо будет, можно и второй помереть, чем такое терпеть.
Пошли они все!.. Что они покойнице сделают, если я и отсюда “сбежать” надумаю? Похоронят не там, где положено? Этого, что ли, бояться нужно?!
Пропади все пропадом, а только я так жить не стану! Нет у них реальной власти надо мной! Ни у кого нет!
Помирать ведь не хочется...
Мне защита нужна, как Лауре. Может -- деньги, может -- какие-то законы местные. Смотреть надо, думать, учится. Не может быть, чтобы совсем уж все безнадежно!”. Первый раз за долгие дни монастырской жизни я спала спокойно. Пусть и снилась серая скучная муть, но ни в каком болоте я не тонула. А будить меня пришлось моей соседке: просыпаться я совсем не желала. Думаю, организм начал восстанавливаться. Но гораздо важнее было то, что восстанавливаться начало желание нормально жить.
Глава 11
Утром, во время молитвы, слова которой я знала уже наизусть, заметила забавную вещь: когда я отключаюсь от происходящего в часовне, мое тело выполняет все ритуалы совершенно самостоятельно. Похоже, настоящая Клэр молилась достаточно часто, чтобы сейчас эти движения я могла делать автоматически через положенные промежутки времени.
Бу-бу-бу – монашка читает утреннюю молитву – автоматически крещусь правой рукой практически синхронно со всеми – бу-бу-бу … – заученный текст звучит достаточно ритмично – бью земной поклон, привычно, не касаясь лбом пола.
Мыслями я была достаточно далеко отсюда, и хотя принятое вечером решение казалось мне абсолютно верным, но все равно было немножко страшновато. Сегодняшний день в швейной мастерской дался мне значительно легче. Я перестала сидеть, опустив глаза и боясь вставить хоть слово. Перестала делать вид, что не слышу гадостей, которым с таким удовольствием обменивались сестры.
Зато вспомнила вычитанный где-то совет: «Если вы хотите, чтобы ваш собеседник почувствовал себя неловко, посмотрите ему в глаза. Наметьте точку в центре его лба и не отводите от нее взгляда. Вашему собеседнику будет казаться, что он попал в ситуацию, когда на него смотрят, но не видят. Это заставит человека нервничать.». Такой прием я и опробовала на сестре Хелме. Когда она, по обыкновению, начала беседу с сестрой Гризелдой, на Хелму я и уставилась.
Сперва по губам монашки змеилась мерзкая улыбочка: она явно ждала моей реакции и потому постоянно поглядывала на меня. Потом, очевидно, уловив что-то непривычное в моем взгляде, она попыталась меня «пересмотреть». Примерно так, как дети играют в «гляделки»: кто первый моргнет, тот и проиграл. Вот когда она сосредоточилась на моих глазах, тут-то окончательно и почувствовала что-то неладное. Вроде бы я и смотрю ей в лицо, а только взгляд не такой, как должен быть. Как будто никакой сестры Хелмы вовсе не существует, и рассматриваю я стену, а не монашку.
Затем тетка попробовала сделать вид, что ей наплевать на мои взгляды. Вот только оказалось, что не так уж и наплевать: она явно чувствовал себя неудобно. Я же, равномерно взмахивая иголкой, продолжала сидеть с каменным лицом.
— Ишь ты! Чего вылупилась? – не выдержала монашка.
Вот теперь я глянула ей прямо в глаза и с улыбкой ответила:
— Я и вовсе на вас не смотрю, сестра Хелма. В вас же нет ничего интересного. Зачем мне смотреть?
— Хватит тебе, Хелма! Прекрати девчонку донимать, не то я матери настоятельнице пожалуюсь, -- вмешалась сестра Рания. – Никакого же покою от твоего змеиного языка нет. То ты про господина барона всякие страсти рассказываешь, которые вовсе не твоего ума, то к девице вяжешься почем зря. А ведь она по осени в баронскую семью войдет!
— Да хоть и в баронскую семью, а хужей служанки там будет! – торжествующе подгавкнула сестра Гризелда.
Сестра Рания хлопнула сухонькой ладошкой по столу и ответила:
— Служанкой там или не служанкой – не вашего ума дело! Только Господь может порешить, кому и что предназначено! А ежли не замолчите, лично попрошу матушку настоятельницу на конюшню вас отправить.
Не знаю, почувствовали ли тетки мое внутреннее настроение, мое желание оказать сопротивление, или действительно их разговоры надоели всем, в том числе и сестре Ранни, однако эта маленькая победа доставила мне большое удовольствие. Весь остаток дня я шила, не всегда вспоминая о том, что улыбку с лица нужно убрать. Обе злоязыкие бабки косились на меня, но пока свои гадости держали при себе.
Сегодня я осмелела настолько, что у сестры Агнии, которая приносила мне с кухни обед, спросила:
— Сестра, а матушка настоятельница не заругается, что вы меня до сих пор
