ведь не болят. Доктор Моника сказала, что можно прощупать, подвижно уплотнение или нет. Ей не пришлось долго щупать, чтобы обнаружить узелок. Она просто сказала – да, вот он. Огромный. В моей маленькой груди. Как можно быть такой идиоткой? Просто больной на всю голову. Эстрид плавает. Не сводя с меня глаз. Эльса осталась у подруги. Возможно, это просто киста. То лето на острове Утё. Внезапная новость о том, что у мамы рак, мы об этом совсем не говорили. Матс пытался меня успокоить, уверяя, что я накручиваю себя. Потом, стоя у телефона-автомата, я узнала, что у нее большая опухоль и ее тут же записали к хирургу. Как я тогда волновалась, как было страшно. Но мне ведь всего сорок четыре, а маме было пятьдесят восемь. Отсюда, с Ноттарё, мне почти виден островок, где мы купались каждый день в удивительно теплой воде. Я тогда училась на психолога и к тому моменту уже встретила Матса. Была взрослой. Двадцать пять лет. А мои девочки – еще дети. Эстрид только исполнилось десять. Эльсе – двенадцать. Я жую взятые с собой бутерброды, каждый кусочек разбухает во рту. Я жую, глотаю. Эстрид жалуется, что мороженое с печеньем «Орео» оказалось не таким вкусным, как она думала.
* * *
Мягкий норботтенский диалект в трубке. Да, можем записать вас на маммографию на двадцать третье августа. Папин день рождения. Ему должно было исполниться семьдесят семь. Это так нескоро, шепчу я. Доктор сказала, что мне надо во что бы то ни стало записаться на ближайшее время, может, есть какой-то резерв… Я звонила в больницу, но они…
Тишина. Я перевожу дух. «Можете прийти завтра к открытию? Без четверти восемь?»
Серая футболка. Специально для визитов к врачу. Легко снимается. Никаких блузок и рубашек со сложными застежками, никаких облегающих топов, прилипающих к телу. «Всегда носи чистые трусики, вдруг попадешь в больницу». Одна из читательниц трилогии про Май рассказывала, что это единственный мамин совет, который она запомнила на всю жизнь. Всегда носи чистые трусики на случай, если попадешь в больницу.
Тихое помещение. Стены в зеленых тонах. На столике журналы. Кулер с водой. Приглушенный свет. Утренний покой. Мимо проходят медсестры, возможно, врачи. Неужели среди них одни женщины? Это обнадеживает.
То, что такими вещами занимаются женщины, профессионалы.
Матс сидит рядом. Мы молчим, хотя обычно обсуждаем все на свете. Наверное, он думает – почему, черт возьми, ты не пошла к врачу еще в мае? То есть как минимум я об этом думаю. Непрерывно. А еще – о том, что время невозможно повернуть вспять. Уже август. Июль прошел в папином доме. В доме, где жили бабушка с дедушкой. Похороны. Теперь я знаю, каково это – устраивать похороны. Знаю, что смерть родителя порождает вселенское чувство покинутости. Оно никак не связано с реальностью и повседневной жизнью, оно просто швыряет тебя в объятия одиночества. На самом деле я никогда не писала об отце. В июле тяжелые воспоминания схлестнулись со светлыми. Появилось злое желание написать обо всем. А после похорон… Как светлый луч. И что это даст? Стоя у гроба, я шепчу, что пришли почти все. Или прислали цветы, открытки с соболезнованиями. Буссе и Оке, Эллинор, Йоран, кто-то из общества помощи пенсионерам, братья Ларс и Эрик, племянница Анна-Карин, сноха Инга, двоюродные и троюродные братья и сестры, соседи, друзья, Бенгт и Моника. Найма, Ингер и Ларс. Анна и Свен-Эрик. Все те, кто ценил телефонные разговоры и беседы за чашечкой кофе. Мы с сестрой Гретой взяли на себя все организационные вопросы. И Матс тоже. Мы выбрали музыку. Дяде Ларсу очень понравилась музыка на похоронах. «Один лишь день» Фредди Вадлинга, «Мечты Дэнни» Ларса Гуллина, «Бандура» Яна Юханссона. Папа обожал Россию. Санкт-Петербург. Есть, конечно, и другие истории. Но иногда свет побеждает тьму. После всех бесчинств темных сил. Обязательно нужен свет. Легкость. Радость.
Алкоголь черт знает что творит с людьми. Пустые бокалы в подвале. Пятна от вина. Чеки из алкомаркета. Нет, не буду нападать. Что это вообще – крайняя форма отрицания, что ли?
Последний разговор. Папин последний разговор случился с моей мамой. Его бывшей женой. Любовью всей его жизни. Они развелись тридцать пять лет назад. Мама рассказала о поездке в Англию. О старичке из Девона, который бесплатно водит экскурсии по зданию Национального фонда – такой говорливый. Болтал с мамой, с нами. Шутил, заливался соловьем, мама шутила в ответ. Его молодой коллега нетерпеливо мялся сзади, пытаясь вставить хотя бы словечко. Когда старичок узнал, что мы из Швеции, он начал внимательно нас разглядывать, особенно маму. Потом нахмурил свои кустистые брови и спросил, почему мы высадили всех страшных викингов у них в Англии, а красивых оставили себе. Над этим рассказом папа смеется до слез, после чего сообщает, что у шотландцев ужасно плохие зубы. Говорит, наш дальний родственник, живущий в Шотландии, объяснял, что дело не только в деньгах – просто зубы их не так уж заботят. У папы остался еще один испорченный зуб, который обойдется ему в семь тысяч крон. А тут еще старый трактор загорелся. Папа – сто с лишним килограммов – бросился вверх по склону, к дому, за огнетушителем. После операции на тазобедренном суставе, с обструкцией дыхательных путей. А еще мы говорили о растениях. Это постоянная тема, мы обсуждали ее всю весну. Тут мы похожи. Мне знакомы эти радость и мука. Когда сажаешь семена. Пересаживаешь, и вдруг все разрастается. Нужны горшки побольше, много земли. Постепенно переносишь растения на улицу.
С этими растениями целая куча возни. Так говорят и соседка Найма, и брат Эрик. Может быть, так и есть. Наверное, после разговора с мамой папа еще немного повозился со своими бархатцами и перчиками чили. А потом запер дверь веранды, оставив снаружи светлую июньскую ночь.
* * *
Мама также рассказывает, что они говорили о муже ее двоюродной сестры, который умер совсем недавно. Папа общался с ним в том числе по работе, а мама хорошо знала его с юности. Я тоже его встречала. Они праздновали с нами Рождество у бабушки, когда мы с сестрой были маленькие, а бабушка жила в просторной квартире и сдавала две комнаты студенткам медицинского колледжа. Они всегда были такие веселые, Керстин и Лаге. И очень компанейские. Мы, остальные, по-моему, не очень им подходили. Ну, за исключением бабушки. И вот теперь папа с мамой обсуждали похороны Лаге и
