Однако нового синтеза пока не появилось[108]. Типологии теперь выглядят иначе, чем столетие назад. Внимание прежде всего сосредоточено на различиях региональных капитализмов: европейского (разделяющегося и далее – например, до уровня «рейнского»), американского, восточноазиатского и так далее. Многие из недавних теоретиков капитализма подходят к проблеме исключительно из соображений современности, вне исторической глубины классиков, упуская, таким образом, из виду, что уже Фернан Бродель и некоторые его ученики исследовали и описывали, следуя Вернеру Зомбарту, исходящий из Европы, но отнюдь не одними европейцами движимый мировой коммерческий обмен раннего Нового времени как первую форму того, что можно назвать «глобальным» капитализмом.
Можно согласиться со многими свидетельствами современников об эпохе до 1920‑х годов в том, что XIX век виделся как новый и беспрецедентно динамичный этап развития капитализма, и следовать интерпретациям Зомбарта, Броделя или Валлерстайна, в которых они рассматривают развитие капитализма как долговременный процесс, начала которого прослеживаются задолго до XIX века. Что в общем можно сказать о капитализме XIX века?[109]
Первое. Капитализм не может быть только феноменом обмена и обращения. Торговля товарами роскоши на большие расстояния может перемещать и умножать богатства, но не может создать новый экономический порядок. Для этого необходима особая организация производства. А она возникла только в XIX веке.
Второе. Таким экономическим порядком и является капитализм. Он базируется на производстве для рынков, основанном на разделении труда под начальством индивидуальных или корпоративных предпринимателей, которые хотят извлекать прибыль и в значительной части направлять ее на новые промышленные инвестиции (то есть «аккумулировать»)[110].
Третье. Капитализм связан с общей коммодификацией, то есть превращением всех вещей и отношений в такие, которые делают пусть и не «всё», но точно любой фактор производства обращающимся на рынке товаром. Это относится и к земле, и к капиталу, и к знанию, и, прежде всего, к человеческой рабочей силе. Иначе говоря, капитализм предполагает наличие свободного наемного труда, который также мобилен территориально. Капитализм часто находил способы включить несвободный труд на периферии своих систем, но не может его принять в своем основном ареале. Рабство и прочие формы внеэкономических обязательств противоречат его собственной логике неограниченной свободы действий.
Четвертое. Капиталистический экономический порядок обладает гибкостью для того, чтобы использовать самые продуктивные в данных условиях технологии и способы организации (эффективность которых подтверждает рынок). В XIX веке наряду с индустриально-фабричным производством к таковым относился организованный в крупные хозяйства и все более механизированный аграрный сектор, прежде всего североамериканский тип крупного фермерства. Аграрный капитализм может предшествовать промышленному в смысле подготовительной сельскохозяйственной революции (agricultural revolution), но так же беспроблемно сосуществует с ним рядом и в симбиозе[111]. С конца XIX века обе эти формы сблизились друг с другом в оперирующей в глобальных масштабах агроиндустрии, которая полностью контролирует товарные цепочки от первоначального производства к обработке и далее, до сбыта продукции[112].
Пятое. Знаменитый марксистский вопрос о «переходе от феодализма к капитализму» – проблема скорее академического характера, актуальная в лучшем случае для некоторых стран Западной Европы и Японии. Во многих странах, где капитализм в XIX веке развивался наиболее успешно, – в США, Австралии, – или в южноафриканской горнодобывающей промышленности никакого феодализма не было – как и в Китае, где к концу XX века сформировался особый тип государственно-капиталистического экономического порядка. Тему необходимо формулировать шире, чем только создание институциональных рамочных условий для капитализма. Такие рамочные условия возникают преимущественно в законотворчестве – иначе говоря, создаются государством. Но государство – это не порождение рынка. Хотя рынки, разумеется, создаются и развиваются спонтанно, в процессе внегосударственной деятельности экономических субъектов, пространства развития для рынков являются результатом государственного допущения laissez-faire, то есть регуляторной политики. Свободная торговля была в XIX веке обязана своим существованием британской политической элите. В конце XX века в Китае капиталистический экономический порядок создала социалистическая партийная диктатура. Благодаря детально разработанным «буржуазным» правовым порядкам – от «Кодекса Наполеона» 1804 года до Германского гражданского уложения 1900 года, которое до сих пор считается в различных частях света образцовым, – государственные аппараты везде обеспечили функционирование капиталистического хозяйствования и тем самим сделали его вообще возможным, начиная с юридического фундамента любого капитализма: государственной гарантии частной собственности. Правда, в Восточной Азии ее долго заменяли особенно интенсивно развитые негосударственные (общественные) отношения доверия между хозяйственными субъектами. Государство длительное время принимало также участие в частно-публичных смешанных формах в качестве предпринимателя, от горного дела в Германии до китайской индустриализации.
Шестое. Особенно спорной представляется взаимосвязь между капитализмом и территорией. Возникающий после 1945 года глобальный капитализм очевидным образом действует в транснациональном пространстве, ему не нужны ранние формы конкретной привязки по месту. Повышается мобильность производства, некоторые операции при наличии интернета и продвинутых телекоммуникаций могут выполняться практически в любой точке мира. Торговый капитализм частных коммерсантов заокеанской торговли раннего Нового времени и корпоративных чартерных обществ нередко был также лишь слабо привязан к голландской или английской метрополии. Однако в XIX веке связь между капитализмом и (национальным) территориальным государством была очень тесной. Прежде чем перешагнуть за национальные границы, капитализм извлекал выгоду из обеспеченной государством интеграции внутренних рынков – как во Франции, в Германии после создания Таможенного союза в 1834 году или в Японии после 1868 года. Из перспективы континентальной Европы и США бескомпромиссная свободная торговля была лишь эпизодом, ограниченным третьей четвертью XIX века. Возникающий после 1870 года и сформировавшийся в ходе Второй промышленной революции большой бизнес (big business), часто глобальный по своему охвату, обнаруживает наряду с общим космополитизмом (намного ярче выраженным в финансовом секторе, чем в промышленном) характерные национальные разновидности[113].
Седьмое. Территориализация, сопровождающая индустриализацию, связана также с материальным характером промышленности. Крупный торговец раннего Нового времени вкладывал свой производительный капитал, частным образом или в партнерстве с другими, в корабли и транспортируемые товары. Техноструктуры начинавшейся промышленной эры открывали дополнительные возможности долгосрочных материальных инвестиций. Шахты, фабрики и сети железных дорог закладывались для более длительного использования, чем типичный период оборота капитала в крупной и заокеанской торговле раннего Нового времени. Капитал фиксировался в производстве в такой степени, как до сих пор происходило только в горном деле. С этим был связан беспримерный объем вмешательства в окружающую среду. Ни один экономический порядок не изменял природу более радикально, чем промышленный капитализм XIX века.
Восьмое. Этой материализации капитала соответствовала, с другой стороны, его значительно возросшая мобильность. Сначала это объяснялось чисто технически – как результат более эффективной интеграции денежных и финансовых рынков. Трансфер денежных средств обратно из колоний, который еще в конце XVIII века представлял существенную практическую проблему для британцев в Индии, становился в XIX веке с развитием
