блюдца, образованного трибунами. Впрочем, все это воспринималось боковым зрением. Меня смущала непривычность обстановки: вроде все вокруг знакомо и в то же время все ново. Со мною здороваются ленинградские болельщики. Это почти все те, с кем я в свое время тренировался, кто занимался в многочисленных борцовских секциях. Много институтских знакомых. Где-то брат на трибуне, на его имя я оставил у контролеров билет. Отец пришел, как мы с ним договорились, заранее. Его место почти у самого ковра. Маму и сестренку я не пригласил. У нас так уж повелось, мать только один раз, и то по телевизору, видела, как я боролся, а переживаний и слез хватило на неделю.
— Они ж тебя сломают. Бросай ты свой спорт, сыночек, — упрашивала меня тогда мать. — Посмотри на свои уши, на что они похожи! Их как будто корова пожевала.
Она надеялась, что нашла убедительный аргумент. Хрящи ушных раковин у меня к тому времени действительно были поломаны.
— Так они ведь уже сломаны, самое страшное позади.
Но мама стояла на своем. Оттого-то на соревнования приглашать ее я не рискнул. Хватало отца. Судья он был, пожалуй, самый строгий. И сейчас впервые пришел на соревнования, где мне предстояло держать экзамен, свой первый серьезный борцовский экзамен.
Утром была проведена жеребьевка. По воле судьбы сборная команда Москвы, за которую я выступал, встречалась вечером с борцами РСФСР. А это значило, что мне предстояло сразиться с Савкузом Дзарасовым.
На Римской олимпиаде Савкуз не стал чемпионом из-за самонадеянности. Перед финальным поединком с Вильфредом Дитрихом из ФРГ у него не было штрафных очков. А это по нашим борцовским меркам давало ему все шансы на чемпионский титул. С Дитрихом они встречались и раньше. Чаще всего их поединки заканчивались вничью. Что могло изменить исход схватки в Термах Каракаллы, где проходили олимпийские соревнования борцов?!
Первые шесть минут поединка истекали. Савкуз держался молодцом. Вильфред не смог выиграть у него ни одного балла и, видать по всему, уже смирился с серебримой медалью. Арбитр подбросил вверх диск. Он упал на ковер синей стороной. А это значило, что первым в партер становится Дитрих. Чтобы не попасться на контрприем противника, Савкуз делал вид, что пытается атаковать, сам же обрабатывал только руки Дитриха, старался измотать соперника. Так делали до и после него многие. Нехитрая сама по себе тактика приносила обычно неплохие плоды: если руку обрабатывает мастер, то она немеет, теряет силу. А Дзарасов проделывал подобные трюки неплохо. И когда через три минуты борцы поменялись ролями — в партер попал Савкуз, — Дитрих первую минуту ползал по нему громадной сонной мухой. Ситуация получалась презабавная. А после того как Вильфред, пытаясь оторвать от ковра советского тяжеловеса, надрывно и жалобно застонал от натуги, зрители развеселились. Полная беспомощность атлета из ФРГ, фигура которого до поединка внушала почтение, выглядела комично. Савкуз, видя, что истекает трехминутка, отведенная по правилам для борьбы в партере, решил подыграть болельщикам. Он распластался на ковре, словно отдыхал на диване после обеда, и подпер подбородок кулаком.
На борцовском жаргоне эта поза называется «дайте мне газету» и обозначает презрение к партнеру. Наиболее отчаянные головы позволяли себе такие вольности не только на тренировках, но даже и в ответственных турнирах. Дитрих вообще прекратил борьбу. Впрочем, чтобы не вызвать нареканий со стороны судей, он на всякий случай обхватил Дзарасова за пояс и пытался для видимости приподнять его над ковром. Чувствуя ватность его мышц, Савкуз сиял довольной улыбкой. Так по-ухарски вести себя мог только непобедимый чемпион. А он им станет через три минуты и две секунды, это уж точно.
Дитрих взорвался внезапно, словно мина с часовым механизмом. Внезапно для Дзарасова, арбитров, трибун, но не для себя. Подхваченный мощными ручищами, Савкуз мелькнул в воздухе и лопатками был припечатан к ковру. Чистая победа. Все длилось мгновение. Дитрих поднимался на ноги обладателем золотой олимпийской медали. На его лице не было восторженности, на нем лежала печать усталости и удовлетворенности. Да, удовлетворенности сделанным. Он только что, как мальчишке, преподал Савкузу урок. Для того чтобы взойти на высшую ступень пьедестала почета, Дитриху нужна была только чистая победа, а рассчитывать на нее он не мог. Это то же самое, что на стометровке порвать финишную ленту в тот момент, когда твои конкуренты еще только отталкиваются от стартовых колодок. Но Дитрих усыпил бдительность своего сильного соперника. С первого момента построил поединок так, чтобы действиями показать, что он смирился с ничейным исходом, не может и не хочет претендовать на большее.
Расспрашивая об этом эпизоде Преображенского, я просил его повторить все в деталях, прокомментировать каждую фотографию. Лишь на один вопрос не смог ответить мне тренер: как выглядел после этого Дзарасов?
— Не смотрел на него никто, — ответил Сергей Андреевич. И добавил. — А разве это тебе так важно?
Не знаю, но мне почему-то казалось необходимым знать, как выглядел человек, потерпевший такое фиаско. Его серебряная медаль на Римской олимпиаде означала, что тренеры сборной команды страны теперь должны заново взвесить шансы Дзарасова остаться первым номером и дальше или…
Савкуз стоял в противоположном углу ковра, разминая кисти, с улыбкой перебрасываясь репликами со своими почитателями. Он пользовался симпатией.
Прозвучал свисток, поединок начался.
Последняя наша встреча была на отборочных соревнованиях. Прошло с того времени чуть более полугода. И хотя с тех пор мы не встречались, Савкуз не стал утруждать себя разведкой. Быть может, опасался, что промедление сочтут за осторожность, а после Рима ему нельзя было этого допустить. Савкуз должен был доказать, что он по-прежнему сильнейший в стране, первый номер сборной команды. Мне сразу же удалось уцепиться за его руку. Правда, сам я при этом согнулся и выставлял голову. Дзарасов оценил создавшееся положение мгновенно и зажал мою голову свободной правой рукой. Сейчас он, невольно подумали многие, «швунганет» меня и придавит тяжестью своего тела. Но произошло нечто непредвиденное. Ноги Савкуза мелькнули в воздухе, и, описав дугу, он рухнул лопатками на ковер.
«Туше» было столь очевидно, что судья на ковре хоть и с растерянным видом, но поднял мою руку в знак победы. «Савкуз стоял рядом и, натянуто улыбаясь, приглаживал ладонью волосы на макушке. Чего-чего, но этого он, видимо, не ожидал от меня. Любой исход, но только не
