вопрос:
— Ты что, каждый день так тренируешься?
— А что? — в свою очередь, спрашиваю его я. — Не только каждый, а несколько раз на дню. Бегаю в институте не с лекции на лекцию, а из душа в душ. Утром — плавание. Затем еще одно практическое занятие, например хоккей, вечером борьба. Так что нагрузки на сборах обычные.
От угловатости я еще не избавился. Еще неадекватна реакция. Но кое-что получается. Тот же Канделаки неожиданно попросил меня сбавить темп на тренировке. Соглашаюсь, — мне-то что. Средний темп он хочет — пусть будет средний. Выходим на ковер. Старший тренер сборной сам судит поединок.
Хотя мы договорились провести поединок мирно, неожиданно даже для себя провожу «мельницу». Представьте, что вам пришлось взять с платформы грузовика центнерный мешок, взвалить его на плечи и тут же свалить его в двух шагах на землю. Лопатки Конделаки касаются ковра. Он вскакивает, красный от досады, делает вид, что попался случайно. Он, конечно, зазевался, но, судя по всеобщему молчанию, поражение на «туше» сильнейшего тяжеловеса страны производит впечатление.
Нас начинают побаиваться. Меня и Сашу Медведя. Он, как и я, включен в состав сборной СССР. На вид тоже неказист: здоровая, лобастая голова, повсюду торчащие мослы. Хваткий. Для партнера даже разминка с ним превращается в мучение. Нас начинают избегать, не так охотно берут в напарники. Делать нечего, мы с ним превращаемся в постоянных партнеров. С годами такая изоляция скажется. На вопрос, сколько поединков провели мы друг с другом, ни я, ни он вразумительного ответа не находим. Потому что было бессчетное количество встреч и на соревнованиях, и на тренировках. И те, и другие не очень отличались по накалу. Никто не уступал без боя даже на обычном занятии. А ежедневное общение на ковре привело в конце концов к парадоксу: мы досконально изучили повадки друг друга, и хоть в каждом из нас ярким огнем горело желание выиграть у товарища, но всякий раз официальные встречи на ковре заканчивались ничейным результатом. Газетчики писали в таких случаях: «Мирный исход поединка». Знали бы они, как нам давались эти ничьи, сколько энергии сжигалось. Лишь по одной победе было в активе каждого, но ведь 1: 1 — тоже ничейный счет.
За месяц до Римской олимпиады мне пришлось взять академический отпуск в институте. Шансов попасть в основной состав у меня нет, но ощущение такое, что, если пропущу подготовительный сбор, в моем борцовском образовании появится внушительный пробел. Сергей Андреевич не возражает. Он считает, что вот-вот должен наступить тот момент, когда я соберу воедино все вложенное в меня. Идут последние тренировки. Комплектуется команда. На контрольные встречи (так у нас называют поединки, победитель которых получает право ехать на чемпионат) приезжает председатель Спорткомитета Романов. Он бел как лунь, несмотря на свои пятьдесят лет. Мы с Александром дрожим от нетерпения. Уж на глазах у начальства покажем, на что способны. Ведем себя, как охотничьи собаки, повизгивающие в предчувствии того момента, когда их вот-вот должны спустить с поводка. Каково же было наше разочарование, когда узнали, что нам не дадут побороться. Романов уезжает, и лишь после нам предоставляется возможность отвести душу с претендентами на поездку в Рим. Только тут понимаем политику старшего тренера сборной команды СССР. Мы набрасываемся на Савкуза Дзарасова, который объявлен, первым номером в тяжелом весе, и треплем его нещадно. Выигрывать не выигрываем, но и он нам сделать ничего не может. Уходя с ковра, осетинский богатырь сплевывает в сердцах, говоря, что сон в руку: «Целую ночь мне свора снилась. Все так и норовили ухватить за ноги». Даже выиграй мы у Дзарасова, в тот момент ни Медведя, ни меня нельзя было выставлять. Оглушенные, раздавленные свалившейся на нас ответственностью, мы бы растерялись. Преображенский, поняв маневр старшего тренера, промолчал.
Наше время еще не пришло.
«Стреляющая мельница фараонов»
Наша команда едет в Ленинград. Мы с Сергеем Андреевичем, признаться, чувствуем себя несколько неловко, потому что на чемпионате страны нам предстоит помериться силами не только с борцами Грузии, Армении, Белоруссии, но и со своими друзьями — ленинградцами: соревнования командные, и мне, конечно, придется бороться с кем-то из своих бывших товарищей по секции. Вот так и мой друг Леша Колесник переходит вдруг в категорию соперников, хотя мы с ним и в разных весовых категориях.
Лешка был для меня как бы вторым тренером: сколько маленьких хитростей — а из них и соткан поединок на ковре — раскрыл он мне! Мы были закадычными друзьями, секретов друг от друга у нас не было, но меня всегда поражало умение Колесника настраиваться на схватку. Балагур, добродушный парень, он за полчаса до выхода на ковер менялся на глазах: замыкался, как бы уходил в себя, лицо его темнело, глаза горели темным пламенем. Впервые я это увидел на отборочных соревнованиях перед римским чемпионатом мира. Леонид, набычив голову, ходил в раздевалке из угла в угол и бубнил:
— Он мой враг! Ненавижу его… Если проиграю, перестану себя уважать. Ну нет, эту обиду я ему вовек не прощу…
— Ты про кого это? — разобрав, наконец, его невнятное бормотание, спросил я.
— Не мешай придумывать. Отстань, потом объясню, — бросил он в сердцах. — …Дайте только мне до него добраться, я ему такое покажу!..
В тот момент на него было и любопытно, и страшно смотреть. Казалось, он раскалился докрасна, дотронешься— обожжет. На ковре его клокочущая энергия била через край: он по — бульдожьи вцеплялся в противника и теребил его, теребил. Наверное, вот это-то и помешало ему стать чемпионом, хотя данные у него были отменные: от ярости он терял голову, и более хладнокровные и опытные соперники умело пользовались его состоянием. Взвинчивать себя он умел, и это умение старался передать мне. Только у меня ничего не получалось, не удавалось мне разозлиться на своих противников, хоть плачь! Ну как прикажете убедить себя, что Колесник, пользуясь его же словами, «… мой враг… дайте мне только до него добраться…»
Чемпионат СССР по борьбе проводился на закрытом легкоатлетическом стадионе. Ковры постелили как раз в центре поля, обрамленного, тартановой дорожкой. Они лежали как бы на дне
