народные промыслы и отовсюду привозили памятные вещицы.
Не возмущали больше и пестрые дощечки на кухне. Наоборот, меня стало восхищать мастерство художников из Хохломы и Городца.
– Ты завтра навещаешь Марьяну? – спросила тетя.
– Да, еду к маме сразу после колледжа.
– Я вышила для нее небольшую картину. Возможно, ее порадует.
– Анютины глазки? – взяла я из рук Арины небольшое полотно, уже вставленное в рамку. – Мамины любимые цветы.
– Сестре всегда нравились эти цветы. Она говорила, что ее жизнь будет такой же яркой, как лепестки анютиных глазок, – вздохнула тетя.
– Мама, смотри, что я тебе принесла, – передала на следующий день тетин подарок.
Мама долго рассматривала гобелен, водя пальцами по стежкам. Затем улыбнулась и швырнула картину об стену.
– Мама, этим не бросаются, это ставится на тумбочку, – вставила я картину в вылетевшую от удара рамку.
Она безучастно отвернулась от меня и принялась расчесывать свои волосы. Ее волосы, после папиных похорон, полностью поседели, но приобрели не мышиный серый цвет, а молочно-белый.
Выходя из палаты, столкнулась с Алевтиной.
– Как мама? – спросила учительница.
– Без изменений.
– Это лучше, чем если бы ей стало хуже, – попыталась поддержать она меня.
– Алевтина Демьяновна, простите меня, – неожиданно для самой себя произнесла я.
– За что? – не поняла женщина.
– За то, что не понимала, не хотела понимать, каково Вам приходится. Я вела себя отвратительно.
– Вероника, ты же не могла знать. Все в порядке, – протянула она мне руку.
– Спасибо, – ответила я на пожатие.
– Вероника Сергеевна, – прервал нас заместитель главврача клиники по административным вопросам.
– Да?
– Заканчивается октябрь. Вы помните, что в ноябре надо вносить плату за содержание Марьяны Вениаминовны?
– Конечно. Счет будет оплачен вовремя, – заверила я мужчину.
Как раз вчера подала заявку на кредит и ждала одобрения от банка. Как только банк зачислит деньги на мой счет, переведу требуемую сумму в клинику.
Утром слегка припозднилась к первому уроку. На дороге образовалась пробка из-за аварии. В этой пробке стояла не только я, но и большинство учеников и преподавателей. Так что на занятия бежали все вместе.
– Вероника! – окликнул до боли знакомый голос.
Я споткнулась от неожиданности, неуклюже взмахнув руками, стала падать. Но Саша подхватил меня. Электрический разряд пробежал в том месте, где наши руки соприкоснулись.
«Скрещенья рук, скрещенья ног. Судьбы скрещенья», – сами собой возникли в голове строчки из стихотворения Бориса Леонидовича Пастернака[1].
Мы не разговаривали с Сашей с того самого злополучного дня, когда он оставил меня одну на парковке.
Я все еще любила его.
– Вероника, я только хотел сказать, – начал он.
– Любовь моя, пришел навестить меня? – высунулась из класса Халбицкая. Девушка оттеснила меня и повисла на шее у Саши.
Я быстро зашла в класс, где преподаватель всемирной истории уже записывал тему урока на доске.
– Гербова, давай быстрее, – поторопил он меня.
Половину урока я думала о Саше и о том, что он хотел мне сказать. Его связь с Тоней ранила. Его отказ от меня переносился болезненно. Но в свете того, что случилось с моими родителями, не настолько чувствительно, как откажись он от меня, если бы моя жизнь осталась прежней.
– Тебе сообщение пришло, – отвлек от тягостного самокопания Борька Блатграп.
– Спасибо, – достала я телефон из кармана рюкзака.
Прочитав сообщение, забыла и о Саше, и о своих не угасших чувствах к нему.
Не может быть! – перечитывала строки сообщения вновь и вновь. Я даже не допускала мысли, что такое возможно.
– Он мой! – возникла у моей парты Тоня Халбицкая, когда прозвенел звонок.
– Кто? – нервно кидала тетради и учебники в рюкзак, не понимая, о чем говорит блондинка.
– Саша Зарецкий. Не мечтай, что он вернется к тебе!
– Да ради бога! – оттолкнула я ее со своего пути и бросилась на улицу.
– Ненормальная! – крикнула Тоня вслед.
Но мне было не до нее.
В парке за колледжем имелось несколько укромных лавочек. На одной из них я и устроилась, дав волю слезам и не обращая внимания на колючий ветер.
– Неприятности?
– Ты что, следишь за мной?
Мстислав устроился на лавочке рядом.
– Нет, просто ты выскочила на улицу, как буйнопомешанная. Я решил проверить, не собралась ли ты наложить на себя руки.
– Даже если и так, тебе-то что? – рявкнула я.
– Так скажешь, что случилось? – проигнорировал он мой выпад.
– Банк отказал выдать мне кредит, – протянула я ему телефон с открытым сообщением на экране.
– Зачем тебе такая большая сумма? – прочел он ответ на мой запрос в банк.
– Мама в частной клинике. Лечение стоит дорого, – пояснила, немного взяв себя в руки.
– Ясно.
Какое-то время я глотала слезы, а Мстислав просто молча сидел рядом. Потом достал из кармана пиджака банковскую карту и протянул мне.
Я не понимала его действий и не спешила брать карту. Тем временем, из своей сумки он извлек ручку с бумагой и написал четыре цифры.
– Это пин-код. Переведешь в клинику сколько надо.
– Но… я не могу.
– Почему? Ты же собиралась платить кредит банку. А будешь платить мне. Так тебе получится даже выгоднее, не придется переплачивать банковский процент.
В изумлении рассматривала парня, только сейчас подмечая насколько он привлекателен. В школьные годы Мстислав не особо отличался от своих сверстников, был обычным нескладным мальчишкой. Сейчас, подле меня, расположился высокий, красивый парень с копной темных волос, по которым он только что небрежно провел пятерней. Узкое лицо с сильно очерченными скулами, тонкие губы, очень выразительные глаза. «Настоящий аристократ», – сказала бы моя мама.
– Почему ты помогаешь мне? Я ведь вижу, что не особо нравлюсь тебе.
– Из-за твоего отца, – помолчав, неожиданно ответил Мстислав.
– Из-за моего папы? – изумилась я.
– Твой отец был хорошим человеком. Мои родители уверены, что его специально оговорили, подставили. А я доверяю своим родителям.
Меня вдруг накрыло жуткое понимание. Я вспомнила, как на моем дне рождения о чем-то шептались отцы Лизы, Саши и Тони. Наверняка, с ними в сговоре и этот следователь, Константин Петрович, что проводил обыск в нашем коттедже. Он попросту подкинул улики. Выходит, все обвинения были сфабрикованы. И те, кто подставил папу,
