Он подрос.
По небу с севера на юг ползли черные тучи. Дом озарила молния. Мать подбросила в очаг полено. Пламя разгорелось. В это время вошел Мемед. Руки у него покраснели от холода. Он присел у очага. Обернувшись, увидел корову: она спокойно пережевывала жвачку. Другой угол дома был завален соломой. Мемед встал, подошел к корове и взял за уши стоявшего рядом бычка. Бычок вырвался и подошел к корове с другого бока. Мемед улыбнулся.
— Наша Фындык отелилась у реки Алычлы, когда ты убегал к Сулейману, — начала Доне. — Я долго искала теленка и нашла только ночью под кустом. Корова стояла над ним и лизала его. Сначала она не подпускала меня близко. Потом я завернула его в фартук и принесла домой.
— Какой большой стал! — сказал Мемед.
— Да-а… — протянула Доне.
Разговор оборвался. Они боялись посмотреть друг другу в глаза и, опустив головы, глядели на огонь.
— Придется его отдать, — сказала Доне. — Уже сейчас нет муки…
Мемед не отвечал.
— Абди-ага зол на нас, — продолжала мать. — Он возьмет его за бесценок. Опять не дотянем до лета.
Мемед молчал.
— Ничего не поделаешь, сынок! — сказала Доне. — Помнишь, как ты убегал? Абди-ага теперь прижмет нас.
Мемед медленно поднял голову и посмотрел на мать. В глазах его стояли слезы.
— Это только предлог, — сказал он, — если бы я не убегал, он еще к чему-нибудь придрался бы!
— У него всегда есть предлог, — сказала Доне. — Этот гяур был врагом твоего отца.
Они снова заговорили о корове. Это было красивое упитанное животное, с пятном на лбу.
Настала зима. Снегу навалило по колено. После полудня становилось темно. Снеговые тучи заволакивали небо. Доне поставила на очаг закопченую кастрюльку с водой. Вскоре вода закипела.
В дом вошла Дженнет.
— Заходи, соседка, — сказала Доне, — садись.
— Ну что ж, присяду, — тяжело вздохнула Дженнет и села в углу. — С самого утра хожу из дома в дом. Не знаю, что делать, куда теперь идти. Я слыхала, что и у тебя кончились пшеница и ячмень. Мы тоже все израсходовали неделю назад. Давно уже опустели мешки. В этом году хлеб не уродился. Был бы он таким, как ваш… Муж побывал у всех, во всех домах… Просил в долг. Ведь ни у кого нет — нечего дать.
Дженнет заметила на очаге кастрюлю с кипящей водой и спросила:
— Чем будешь засыпать?
На губах Доне появилась слабая улыбка:
— Вот налила воды!
— Что, ничего не осталось?
— Все что есть — на очаге.
— Что же ты будешь делать дальше?
— Не знаю.
— Сходи, попроси чего-нибудь у Мустулы, — посоветовала Дженнет.
— Я схожу. Но у него нет ничего…
Метель. Уже несколько дней метет так, что глаз не откроешь. Возле домов нет даже собак. Деревня безлюдна, как вершина горы. Все заперлись в домах. Те, у кого была корова, принесли в дом сено, чтобы не выходить наружу. Никому теперь нет дела до соседа.
Нет такого дома, где бы Доне не просила помощи. Неделю, а может быть и больше, обивает она чужие пороги.
— Умру, но у Абди-аги просить не стану, — твердит она. — Лучше умереть…
Так бывало каждый год. Больше половины крестьян голодали и в конце концов шли к Абди-аге.
Доне не шла. Будь что будет! У нее есть сын. Вот уже несколько дней он не проронил ни слова. В лице его, в губах — ни кровинки. Губы стали тонкими, как лист бумаги. Лицо застыло, тело неподвижно, как у мертвеца. Иногда он садится, обхватывает руками голову и, задумавшись, сидит так до самого вечера. И кажется, что вся его жизнь, вся душа отражаются в его огромных глазах. Изредка в них вспыхивает и гаснет злой огонек. Такой огонек загорается в глазах тигра, готового наброситься на свою жертву. И откуда это у него? Может быть, от рождения? Нет, скорее всего от перенесенных страданий и горя. В глазах Мемеда этот огонек впервые появился год тому назад. До этого детские глаза Мемеда излучали восхищение и радость.
Небо затягивалось черными тучами. У дверей Абди- аги — толпа оборванных людей. Согнувшись в три погибели, они прижались друг к другу и дрожат от холода. Только Доне стоит в стороне. Люди ждут Абди-агу. Он должен выйти к ним и что-то сказать. И вот показалась его голова с острой бородкой, в руках аги длинные четки из девяноста девяти косточек; на голове ермолка из верблюжьего меха.
— Опять вам нечего жрать? — спросил он.
Никто не ответил.
Позади толпы он увидел одиноко стоящую Доне.
— Доне! — крикнул он ей. — Ты ступай домой! Тебе я и зернышка не дам. Ступай домой, Доне! До сих пор из моей деревни, с моего двора никто не убегал в другую деревню, не батрачил у других людей. Это придумал твой мальчишка. Ступай домой…
После этого он обратился к толпе:
— А вы идите за мною, — и вынул из широких штанов связку ключей. Достал из кармана пиджака тетрадь.
Собравшись с силами, Доне крикнула ему вслед:
— Ага, мой сын — слабый ребенок… Не дай умереть нам с голоду…
Ага остановился, повернулся к Доне. Остановились и повернули головы люди.
— Ребенок должен быть ребенком, — ответил ага. — С тех пор как я себя помню, никто еще не убегал из Деирменолука и не батрачил в другом месте. И не сделает этого… Ступай домой, Доне!
Абди-ага открыл дверь амбара; оттуда повеяло теплом и пыльной пшеницей. Он встал у двери и сказал:
— Слушайте меня. Никто из вас не даст Доне ни зернышка. Пусть умирает с голоду. До сих пор в нашей деревне никто не умирал с голоду. Она умрет. Или продаст что-нибудь, если у нее есть что продать. Если вы дадите и я узнаю об этом, я приду и отберу то, что дал. Тогда не говорите, что не знали…
Послышались голоса:
— Ведь нам самим не хватит…
— Ведь нам самим не хватит…
— Ведь не хватит…
— Какой там Доне…
— Не надо было сыну Доне убегать, — со злобой крикнула какая-то женщина. — Какое нам дело! Пусть теперь умирает с голоду.
Каждый возвратился домой с мешком за спиной. В мешке были смешаны рожь, пшеница и ячмень. Мельница находилась на другом конце деревни, недалеко от большого чинара. Она давно не работала, а теперь вот уже второй день все перед мельницей запружено мешками. Для Безухого Исмаила наступили добрые времена.
К вечеру в домах запахло горячим хлебом.
Дурмушу Али — шестьдесят лет. Он самый рослый человек в деревне, крепкий, как могучий чинар. На крупном лице
