как уже сказано, в значительной мере превосходили остальных греков: благодаря беспрерывным и в высшей степени целесообразным упражнениям, а главное — железной дисциплине, они владели умением коллективных боевых действий, безошибочно приносившим победу в любом регулярном сражении. Так, все прочие летели в атаку сломя голову, разжигая себя яростными криками, а спартанцы умышленно умеряли свой пыл, мерно шагая в такт воинственного марша, который исполняли флейтисты, во множестве размещавшиеся между рядами. Все прочие при сближении с неприятелем растягивали боевую линию вправо, потому что каждый воин инстинктивно стремился спрятать правую, не прикрытую щитом половину тела за щитом соседа, а спартанцы не только умели избегнуть этого сами, но и обращали себе на пользу дефект в построении противника.
Спартанская воинская дисциплина, привитая всей системою воспитания, предполагала телесные наказания за любой проступок и смертную казнь за невыполнение приказа; о строгости субординации нечего и говорить. У спартанцев, например, были бы совершенно невозможны те „заботливость, великодушие и общительность“, которыми, по словам Ксенофонта, отличался сиракузский военачальник Гермократ: во время заморского похода он ежедневно утром и вечером собирал у себя в палатке самых даровитых и сообразительных среди триерархов, кормчих и простых матросов, советовался с ними, открывая свои планы, тренировал их смекалку, предлагая разные тактические задачи.
Впрочем, к концу войны хваленая спартанская дисциплина ослабла, так что дошло даже до солдатских заговоров и бунтов (правда, среди союзников). В конце лета 406 года на остров Хиос, находившийся в дружественных отношениях со Спартою, прибыла пелопоннесская эскадра. Пока было тепло, матросы и воины кормились дикими плодами, ягодами, овощами, нанимались на полевые работы к местным крестьянам. Но настала зима, и разутые, едва одетые, голодные солдаты оказались в такой крайности, что решили разграбить город Хиос. В заговоре участвовало очень много людей, и начальник эскадры не знал, как поступить: если действовать силой, мятежники могут одержать верх, и даже в случае успешного подавления мятежа дурных последствий не избежать, потому что казнь бунтовщиков отзовется резким недовольством и в их родных городах, и в остальных государствах Пелопоннесского союза — повсюду станут говорить о жестокости спартанцев. Кончилось тем, что он отправился в город с отрядом из пятидесяти земляков, вооруженных короткими кинжалами, и приказал убить первого встречного из числа заговорщиков, благо отличить их было нетрудно: приметою, по которой участники заговора узнавали друг друга, была трость. Спартанцу повезло: первый встречный с тростью не имел ни малейшего отношения к мятежникам, он был просто-напросто полуслепой, нашаривавший тростью дорогу. В городе поднялось смятение, многие спрашивали, за что убили слепца, и начальник эскадры объявил через глашатая — то есть всенародно! — что причиною смерти этого человека была трость в руках. Заговорщики поняли предупреждение и побросали свои трости, а начальник созвал хиосских граждан, объяснил им, какая угроза над ними нависла, и потребовал собрать денег для уплаты жалованья морякам и солдатам, что и было исполнено.
Осада крепостей тоже не успела еще сделаться подлинной наукой или даже мало-мальски твердой системой. Взять приступом хорошо укрепленный город было невозможно. Недаром при неоднократных вторжениях в Аттику спартанцы даже не пытались приблизиться к самим Афинам. Вынудить осажденных к сдаче могли, как правило, либо голод и жажда, либо измена.
Правда, осадные машины уже существовали, и даже довольно сложные. Вот, например, какой „огнедышащий таран“ применили беотийцы при штурме крепостцы, которую афиняне оборудовали в их владениях. Длинное бревно распилили пополам, выдолбили и снова сложили вместе, обив железом изнутри и снаружи. К одному из концов присоединили выдувальную трубу и подвесили на цепях котел, к другому пристроили кузнечные мехи. Котел наполнили тлеющими углями, серою и смолою и подвели к стене (а вернее сказать — к палисаду из брусьев, переплетенных виноградной лозой), а у дальнего конца бревна заработали мехи, подавая воздух в котел. Поднялось пламя, зажгло стену и смело защитников прочь. Таким образом крепостца была взята. Но следует иметь в виду, что она была укреплена наспех, как придется, да еще и земля-то была чужая, только что отбитая у врага. Между тем столь незначительный и малолюдный город, как Платеи, пелопоннесцы держали в осаде два года и взяли только измором, когда все запасы у платеян истощились.
Сперва город обвели частоколом, чтобы никто из осажденных не ускользнул, потом семьдесят дней и ночей без перерыва, посменно, насыпали вал. Но платеяне сделали на стене надстройку из дерева и кирпича, разбирая дома по соседству, — и насыпь так и не поднялась выше стены. Затем были подведены подкопы под насыпь, и она оседала по мере того, как осажденные незаметно уносили землю к себе. Затем внутри городских укреплений, напротив вражеской насыпи, возвели еще стену, полумесяцем, — на случай, если пелопоннесцы все-таки прорвутся: тогда они, во-первых, оказались бы под двойным обстрелом (со старой и новой стен разом), а во-вторых — перед необходимостью насыпать еще один вал. Тем временем осаждающие придвинули стенобитные машины, но платеяне успешно с ними боролись. Они накидывали веревочные петли на бревна таранов и отклоняли или, по крайней мере, ослабляли удары, а кроме того, применили „контртараны“ — тяжелые брусья на цепях, крепившихся к балкам, выступавшим за край стены; брусья оттягивали вверх, потом отпускали, и, падая, они ломали выступавшую вперед часть машины.
Несмотря на все неудачи, пелопоннесцы еще не отказались от мысли о штурме — ведь у Платей стояло все союзное войско (в том году, 429 до н. э., не было даже вторжения в Аттику, единственная цель летней кампании заключалась в захвате Платей), а защищали город всего-навсего четыреста платеян и восемьдесят афинян; все негодное для участия в войне население загодя вывели в Афины. Последней надеждой осаждающих стал огонь. Они засыпали хворостом пространство между валом и стеною, потом нагромоздили хворост грудами много выше стен, да еще и за стену набросали, как можно дальше. Когда эта масса горючего материала, щедро сдобренного серой и смолою, вспыхнула, пламя взметнулось так высоко и с такою яростью, что лишь неудержимое бешенство лесного пожара способно, по словам Фукидида, дать какое-то о нем представление. Платеяне, бесспорно, сгорели бы заживо, если бы не гроза с проливным дождем, который быстро погасил огонь.
Эта неудача оказалась решающей, потому что явно свидетельствовала о гневе богов, а война в глазах греков была неотделима от религии: без священных обрядов или санкции свыше не начинались и не завершались ни бой, ни кампания, ни вся война в целом. Спартанцы поняли, что регулярной осады не избежать и окружили Платеи двойной (на случай попытки прорвать блокаду извне, из Афин)
