катастрофические последствия демографического взрыва, который поставил бы под угрозу дальнейшее существование человеческого вида и, следовательно, передачу человеческих генов. Но Докинз противостоит этой критике: человечество способно осознавать скрытые влияния на свои действия и размышления и противостоять своим врожденным эгоистическим наклонностям.
Только у нас развился мозг, способный, во-первых, понять, как мы здесь оказались, а во-вторых, подорвать процесс, который в какой-то очень отдаленной точке может привести к тому, что нас вытеснит какой-либо более совершенный примат. Неудивительно, что в этом пункте Докинза критикуют приматологи. Франс де Вааль, например, указывает, что призыв «подняться над природой» не имеет ничего общего с Дарвином, который скорее делал акцент на том, что «наша человечность основана на социальных инстинктах, которые мы разделяем с другими животными»[174].
Действительно ли гены эгоистичны?
Сам Докинз полагал, что названием «Эгоистичный ген» всего лишь выразил истину о значении эволюционной теории для понимания человеческой природы:
«Основной тезис этой книги состоит в том, что человек и все другие животные представляют собой машины, создаваемые генами <… > Я утверждаю, что преобладающим качеством преуспевающего гена должен быть безжалостный эгоизм. Генный эгоизм обычно дает начало эгоистичности в поведении индивидуума. Однако, как мы увидим в дальнейшем, при некоторых особых обстоятельствах ген способен лучше всего достигать собственных эгоистичных целей, поощряя ограниченную форму альтруизма на уровне индивидуальных животных. Слова „особый“ и „ограниченная“
в последней фразе имеют важное значение. Как бы нам ни хотелось верить, что все обстоит иначе, всеобщая любовь и благополучие вида как целого – концепции в эволюционном плане бессмысленные»[175].
В то время как некоторые социал-дарвинисты 1920-х и 1930-х годов фактически утверждали, что эволюционная теория предоставляет научную основу для легитимации определенных форм человеческого поведения[176], Докинз утверждал, что изучение теории эволюции нужно для выявления заложенной в нас склонности к эгоизму и противодействия ей. «Давайте попробуем учить щедрости и альтруизму, ибо мы рождаемся эгоистами. Осознаем, к чему стремятся наши собственные эгоистичные гены, и тогда у нас по крайней мере будет шанс нарушить их намерения»[177]. Наши гены могут «учить нас быть эгоистичными», но мы не обязаны подчиняться. Людям, если они хотят «построить общество, в котором индивидуумы щедро и бескорыстно сотрудничают ради общего блага», следует активно сопротивляться своим генам.
Но можно ли говорить об «эгоистичности» генов? Многие высказывали опасения по поводу самого этого термина. Философ Мэри Мидгли критиковала его отчасти из-за расплывчатости, но главным образом из-за заложенной в нем философской небрежности. «Гены не могут быть эгоистичными или бескорыстными, так же как атомы не могут быть ревнивыми, слоны – абстрактными или бисквиты – целеустремленными»[178]. Мидгли утверждала, что приписывать генам «эгоизм» или какие-либо еще человеческие пороки или добродетели – значит грешить антропоморфным мышлением. По ее словам, гены сами по себе не могут быть эгоистичными. Это слово применимо лишь к организму, обладающему поведением[179]. Это замечание относительно обоснованности употребления метафор и аналогий было разумным. В конце концов, можно ли сказать, что гены действительно «ведут себя» каким-либо образом, «эгоистично» или как-то еще? Гены реплицируются, но о них нельзя сказать, что они «ведут себя» или «действуют», даже в псевдотелеологическом смысле. Однако этот разумный довод, к сожалению, затерялся в шуме научно сомнительных полемических выпадов, которые искажали взгляды Докинза на гены[180].
Докинз был прекрасно осведомлен о проблемах, отмеченных Мидгли, и, на мой взгляд, тщательно рассмотрел их в «Эгоистичном гене». Следует отметить, что он никогда не чурался использовать аналогии в науке. В своей докторской диссертации он посвятил несколько страниц исследованию правильного использования моделей или «наглядных пособий» в научных объяснениях и описаниях, особенно в отношении поведенческой тематики[181]. Докинз настаивал на четком различении субъективного и бихевиористского смыслов термина «эгоистичный ген», утверждая, что его определение по своей природе однозначно бихевиористское. Гены ведут себя так, словно они эгоистичны, какие бы последствия это ни имело. Как он утверждал в «Эгоистичном гене», «мы не должны представлять себе гены как сознательные, целеустремленные элементы. Однако слепой естественный отбор заставляет их вести себя так, как если бы они стремились к какой-то цели. Поэтому, удобства ради, говоря о генах, мы пользовались соответствующими выражениями»[182]. (Заметим, сам Дарвин ранее отмечал, что термин «естественный отбор» является «условным обозначением» более сложного и неоднозначного процесса).
Докинз совершенно ясно дал понять, что гены не являются сознательно эгоистичными, однако их динамика напоминает поведение эгоистичных сущностей, наделенных сознанием. В первых разделах своей книги он предлагает совершенно оправданное объяснение термина «эгоистичный». Этот термин используется в «поведенческом, а не субъективном» смысле. Докинза не «интересует психология побуждений». Суть заключается в том, «повышает или понижает <… > шансы на выживание» результат от какого-либо действия[183]. Не стоит думать, что гены имеют субъективные мотивы, и все же для лучшего понимания и наглядности их полезно представлять именно таким образом.
Если мы позволим себе вольность говорить о генах так, как если бы они имели сознательные цели, не забывая, что при желании можем перевести наши небрежные выражения обратно в русло строгих терминов, можно задать следующий вопрос: что пытается сделать конкретный эгоистичный ген?
Следует отметить: Докинз не считает понятие «эгоистичный ген» несовместимым с идеей сотрудничества между генами. Он подчеркивает это в предисловии к тридцатому юбилейному изданию «Эгоистичного гена» (2006), рассказывая о том, что в свое время рассматривал альтернативные названия для книги, например «Вечный ген» и, что важно, «Сотрудничающий ген». В нескольких местах своей работы Докинз подчеркивает важность того, что можно назвать кооперацией между эгоистичными генами. Процесс естественного отбора благоприятствует именно группам взаимно совместимых (пусть и не «сотрудничающих» в прямом смысле) генов.
Этот момент сложен для понимания не-биологов. Как и следовало ожидать, у Докинза нашлась хорошая аналогия, чтобы передать суть вопроса. Представьте себе, пишет он, лодочную регату «Оксфорд – Кембридж» – это командная работа, когда девять членов экипажа трудятся вместе для достижения намеченной цели. Поскольку хороший гребец в плохой команде проиграет гонку, задача тренера состоит в том, чтобы обеспечить наилучший отбор членов команды из имеющихся кандидатов[184].
Более внимательного рассмотрения требует еще один момент, в котором Докинз подвергся критике. Речь идет о его тенденции изображать гены активно действующими единицами, на которую обратил особе внимание оксфордский системный биолог Денис Нобл. Он критикует следующий отрывок из «Эгоистичного гена» по двум причинам: во-первых, гены в этом тексте выступают активными субъектами, и во-вторых, здесь Докинз выходит за пределы эмпирически проверяемого в область метафизических спекуляций:
«[Гены] собраны в
