бровях его было больше решимости, в движениях – больше энергии; он нашел ключ к загадке, хоть этот ключ мог привести лишь в глубокое отчаяние.
Кирилл узнал, что Катустий не сел на корабль в Навплии. Он присоединился к шайке арнаутов, рыщущих близ Василико, и вместе с протоклефтом[40] отправился в Патры; там они сели на моноксилон[41] и отплыли к северным берегам залива Лепанто; с собой они везли ребенка, объятого тяжким, болезненным сном. У бедного Кирилла кровь стыла в жилах при мысли, что его мальчик, быть может, стал жертвой колдовства и злых чар. Он хотел последовать за разбойниками, но получил сообщение, что прочие клефты направились на юг, к Коринфу. Кирилл не мог пуститься в долгие поиски по глухому бездорожью Эпира, оставив Зеллу беззащитной перед нападением этих бандитов. Вот почему он вернулся – посоветоваться с ней и придумать какой-нибудь план, который сохранит ее в безопасности, а его розыскам посулит успех.
После долгих обсуждений было решено, что сперва Кирилл отвезет Зеллу в родительский дом и, прежде чем ринуться в гущу опасностей, поговорит с ее отцом, доверившись его военному опыту. Похищение сына может быть ловушкой, и не дело ему, единственному защитнику ребенка и его матери, безрассудно подвергать себя опасности.
Зелла, как ни странно (ибо этого никак нельзя было предположить по ее голубым глазам и светлой коже), была дочерью майнота: эти обитатели мыса Тенар, для прочего мира страшные и ненавистные, славятся семейными добродетелями и силой родственных уз. Зелла любила отца и свой дом на скалистом морском берегу, откуда в недобрый час ей пришлось бежать.
Ближайшие соседи майнотов, каковунии, населяют самые дикие и нецивилизованные районы Майны: это угрюмый и подозрительный народ, их низкорослые, приземистые фигуры являют разительный контраст с гармоничной красотой майнотов. Два племени проводят свой век в непрерывных раздорах: узкий гористый мыс, с трех сторон окруженный морем, предоставляет им разом безопасное укрытие от чужеземного врага и все удобства для междоусобной войны. Как-то раз, когда Кирилл плыл вдоль берега, непогода заставила его зайти в небольшой залив, на берегу которого стоит городок Кардамила. Поначалу моряки страшились пиратов, но приободрились, обнаружив, что пираты поглощены собственными разногласиями. Шайка каковуниев осаждала укрепленную скалу близ Кардамилы; разбойники обложили крепость, где нашли прибежище майнотский капитан и его семейство. Прошло два дня; жестокие ветры не позволяли Кириллу покинуть залив. На третий вечер порывы западного ветра утихли, и бриз, дующий с берега, возвестил путникам освобождение. Наступила ночь; моряки уже готовились сняться с якоря, как вдруг группа майнотов, подойдя, обратилась к ним с приветствием, и один из них, старик с властной осанкой, объявил, что хочет поговорить с хозяином судна. Это был капитан Кардамилы, командир крепости, осажденной теперь неумолимыми врагами: он не видит путей к бегству – он должен погибнуть, – единственное его желание в том, чтобы спасти от вражеских рук сокровища и семью. Кирилл согласился взять их на борт: семья состояла из старухи-матери, параманы[42] и юной красавицы-дочери. Кирилл доставил их в безопасное место – в Навплию. Вскоре после этого мать капитана и парамана вернулись в родной город, а прекрасная Зелла, заручившись отцовским согласием, стала своему избавителю женой. С тех пор дела майнота процветали: капитан Кардамилы стал вождем большого племени и человеком, уважаемым во всей округе.
К нему-то и направились убитые горем родители: маленькая саколева их вышла из Эгинского залива, прошла острова Скиллос и Керигос, обогнула крайнюю точку Тенара; скоро благодаря попутным ветрам супруги достигли желаемого порта и вошли в гостеприимный дом старого Камараза. Их историю он выслушал с гневом, поклялся бородою, что омоет свой кинжал кровью из сердца Катустия, и настоял на том, чтобы отправиться в Албанию вместе с зятем. Времени терять не стали – седой, но полный сил моряк торопил приготовления. Кирилл и Зелла расстались: тысячи страхов, тысячи часов горя пролегли между супругами, еще так недавно наслаждавшимися ничем не омраченным счастьем. Бурное море, дальние земли – вот ничтожнейшие из опасностей, их разделивших; они не устрашились бы и худшего; но надежда, хрупкий цветок, поблекла в их сердцах, когда, после прощальных объятий, они оторвались друг от друга.
Из плодородных окрестностей Коринфа Зелла вернулась к родным скалистым берегам. В миг, когда паруса саколевы растаяли вдали, казалось, всякая радость покинула осиротевшую мать. Дни, недели текли в одиночестве и горестном ожидании: Зелла не принимала участия ни в плясках, ни в собраниях деревенских женщин, что сходились по вечерам для песен, рассказов, танцев и веселья. Уединившись в самой пустынной части отцовского дома, неотрывно смотрела она сквозь решетчатое окно на плещущее внизу море или блуждала по каменистому берегу; когда же буря омрачала небеса и обрывистые скалы под сенью гонимых ветром туч делались пурпурными, когда рев моря разносился по побережью и белые хребты волн на глади океана казались овечьими стадами, бегущими по широкой равнине – тогда Зелла не ощущала ни ветра, ни холода, и не возвращалась домой, пока ее не призывали служанки. Покорная, шла она в дом – но недолго там оставалась: свирепые ветры взывали к ней, и бушующий океан упрекал в бесстрастии. Не в силах совладать с собой, спешила она из своего жилища на берег, не думая о том, что папуши ее забыты на горной тропе, платье в беспорядке и что негоже в такую непогоду выходить из дому без покрывала. Неисчислимые часы проводила Зелла – осиротевшее дитя счастия, – прислонившись к холодной, темной скале; над ней нависали хмурые утесы, волны разбивались у ее ног, брызги окатывали ее нежные ноги, а кудри трепал ветер. Она рыдала безутешно: но, стоило показаться на горизонте парусу, как Зелла осушала быстротекущие слезы; вперив взор вдаль, она не отрывала прекрасных глаз от тающих вдали очертаний корабля. Порою буря превращала тучи в гигантские башни, бушующее море темнело, становилось все свирепее – тогда естественная скорбь Зеллы усугублялась суеверным ужасом: Мойры, старухи-Судьбы ее родной земли, завывали в порывах урагана, призраки, твердящие, что дитя ее страждет от Дурного Глаза, а муж стал жертвою ужасного фракийского колдовства, вроде того, каким занимаются по соседству в Лариссе, наполняли ее прерывистый сон и страшными тенями преследовали по пробуждении. Померкла сияющая прелесть Зеллы, глаза потеряли блеск, тело – цветущую округлость; силы покинули ее, и с трудом спускалась она изо дня в день на свое всегдашнее место – чтобы снова, как прежде, смотреть и смотреть в пустоту.
Что страшнее ожидания грядущих бедствий? Порою среди слез – или,
