Деннис вышел в конце концов на берег озера, изобиловавшего лилиями и водяной птицей. Объявление гласило: «Продаются билеты на Озерный остров Иннисфри», и три юные парочки ждали у грубо сколоченной пристани. Деннис купил билет.
– Только один? – спросила его кассирша в окошечке. У молодых людей, окутанных почти осязаемым облаком юной любви, вид был такой же отсутствующий, как и у него самого. И потому Деннис стоял, не замечаемый никем, пока небольшой дизельный паром, бесшумно отчаливший от противоположного берега, не подошел к их причалу. Они поднялись на борт, и, когда недолгая переправа закончилась, парочки скользнули под сень сада. Деннис в нерешительности стоял на берегу.
Перевозчик спросил:
– Ждешь кого-нибудь, друг?
– Нет, никого.
– Что-то после обеда ни одной девицы не появлялось. Уж я бы заметил, коли пришла какая. Тут в большинстве парами ходят. А то бывает, парень ей здесь назначит свидание, а девица и не придет. Это сплошь да рядом. Так что по мне лучше уж сперва девицу добыть, а потом билеты покупать.
– Да нет, – сказал Деннис. – Я просто пришел написать поэму. Как тут, подходящее место?
– Не знаю, друг. Никогда не писал поэмы. Но вообще-то они тут все устроили по-поэтическому. Сам остров тоже по какому-то стиху называется[7]. Тут у них ульи. Раньше и пчелы были, но только они все время гуляющих жалили, так что теперь уж тут все механическое, по науке, и задница не покусана, и поэзии дополна.
Оно, конечно, место тут поэтическое, чтоб зарыли. По тыще монет за могилу берут. Самое что ни на есть распоэтическое место во всем чертовом парке. Его еще на моей памяти строили. Они думали, тут у них ирландцы будут своих хоронить, а потом оказалось, что ирландцы, они и без того поэтические и такие деньги не хотят платить, чтоб их зарыли. К тому же у них свое дешевое кладбище есть, католическое, в ихней части города. Так что у нас тут все больше евреи из хорошего общества. Им уединение нравится. А потом вода, она тут, видишь, всякое зверье отгоняет. От зверья этого на кладбищах спасу нет: доктор Кенуорти тут как-то отколол про это на Годичном собрании. Большинство, говорит, кладбищ служит сортиром для собак и мотелем для кошек. Ничего сказал, а? Доктор Кенуорти, он на Годичном в грязь лицом не ударит, уж будьте покойны.
У нас-то на острове насчет собак и кошек все спокойно. Вот от девиц спасу нет, девицы сюда с парнями просто в огромном количестве обжиматься приходят. Я так думаю, им это уединение не меньше, чем кошкам, нравится.
Несколько юных пар вышли из рощицы и остановились, ожидая, когда их пригласят на паром, – зачарованные Франчески и Паоло, выходящие из своей преисподней в пылающем ореоле любви. Одна девушка выдувала изо рта пузыри жевательной резинки, точно верблюд, жующий жвачку, но широко раскрытые глаза ее были нежными от недавно пережитого наслаждения.
По контрасту с размахом окружающего парка Озерный остров казался маленьким и уютным. Сплошная ограда кустарников скрывала от глаз его берега. Подстриженные дерновые тропки, петлявшие между купами деревьев, а по временам выводившие к уединенным могилам на прогалинах, сходились у главной поляны, где было посажено девять рядов фасоли (которая благодаря какой-то рациональной системе пересадки круглый год цвела алыми цветами), стояли шалаш из прутьев и несколько плетеных ульев. Здесь жужжание пчел напоминало скорее гул динамо-машины, зато во всех остальных уголках острова оно было и мерным, и баюкающим, вряд ли отличимым от жужжания настоящих пчел.
Могилы, расположенные близ пасеки, были самыми дорогими, хотя внешне ничем не отличались от всех остальных могил парка; на простых бронзовых дощечках среди густой травы были увековечены самые звучные имена коммерческого мира Лос-Анджелеса. Деннис заглянул было в шалаш, но тут же выскочил, извиняясь перед его временными обитателями, которых он потревожил. Потом он заглянул в ульи и увидел в глубине каждого из них светящийся глазок, свидетельствующий о том, что звуковое устройство работает исправно.
День был теплый, ни малейшее дуновение ветерка не шевелило вечнозеленой листвы, время сочилось мирно и неспешно, на вкус Денниса, даже слишком неспешно.
Свернув на одну из тропок, Деннис вдруг очутился в тупике. Здесь был семейный участок великого фруктовщика – об этом сообщала бронзовая дощечка. Кайзеровские «персики без косточки» красовались розовыми пушистыми боками на витринах всех магазинов страны. Специальная кайзеровская получасовка по радио наводняла мелодиями Вагнера каждую кухню. Здесь уже покоились два представителя семейства Кайзеров, жена и тетушка. Здесь по истечении отпущенного ему срока будет покоиться и сам Кайзер. Ветви большого дерева широким пологом нависали над землей. Деннис прилег в их густой тени. На таком расстоянии жужжание пчел в ульях звучало совсем как настоящее. Время и покой стали сочиться куда быстрее.
Деннис принес с собой записную книжку и карандаш. Нет, не так были написаны стихи, которые привели его к славе и к нынешней странной судьбе. Они обретали плоть во время поездок в холодных военных поездах – багажные полки доверху набиты снаряжением, тусклый свет выхватывает из темноты тесные ряды коленей, лица над ними скрыты в тени, табачный дым мешается с морозным дыханием, непонятные, никем не объяснимые остановки, перроны, темные и безлюдные, как пустынные тротуары. Он писал свои стихи в полевых казармах, весенними вечерами на вересковой пустоши, в миле от аэродрома, а то и на металлическом сиденье транспортных самолетов.
Нет, не так напишет он в один прекрасный день то, что еще предстоит ему написать: не здесь ублажит он духа, который в эту минуту так слабо и невнятно заявляет о своих непостижимых правах. Этот жаркий день располагал скорее к воспоминаниям, чем к стихотворству. Ритмы из поэтических хрестоматий тихо пульсировали у него в памяти.
Он написал:
Зароем великого рыцаря,
Возложит студия розы,
Зароем великого рыцаря,
Экс-арбитра изящной прозы.
И дальше:
Слыхал я, Фрэнсис Хинзли, висел ты под потолком,
С глазами, налитыми кровью, с черным в зубах языком.
Слезы пролил я, вспомнив, как часто ты и я
Смеялись над этим городом, где зароют тебя.
В формалине, раскрашенный, как шлюха на мостовой,
Заквашен, законсервирован – не мертвый и не живой.[8]
Деннис уперся взглядом в полог листвы. Персик без косточки. Подходящая метафора для Фрэнка Хинзли. Деннису вспомнилось, что однажды он решится попробовать столь широко разрекламированный продукт мистера Кайзера и убедился, что это шарик сырой и сладкой ваты. Бедняга Фрэнк Хинзли, это все так похоже на него.
