class="title2">
4
Мудрецы существуют для того, чтобы изрекать истины, которые не обязывают человечество ни к чему. Тот же Цицерон, которым увлекался отец, говорит, что в каждом начинании надо соблюдать три правила: во-первых, подчинять свои стремления разуму, а это более, чем что-либо другое, способствует соблюдению человеком своих обязанностей; во-вторых, принимать во внимание, сколь важно то, что мы хотим совершить, — дабы не брать на себя забот и трудов ни больших ни меньших, чем требует дело; в-третьих, соблюдать меру во всем. И так далее и тому подобное.
Было время, когда Валериан Куйбышев принимал все эти туманные советы за откровение. Книжечка сочинений Цицерона осталась от отца. Она уцелела, несмотря на все перипетии с тюрьмами, арестами, с полицейскими и жандармами. И теперь, очутившись в нарымской ссылке, Валериан иногда листал ее. Конечно же Марк Тулий Цицерон писал свои поучения для людей государственных, облеченных властью и, по всей вероятности, склонных поживиться за чужой счет. Вот вам примеры бескорыстия: некий Павел Македонский захватил все огромные сокровища македонян; он привез в эрарий столько денег, что эта добыча позволила прекратить взимание податей, но к себе в дом он не привез ничего. Подражая своему отцу, Публий Африканский ни на сколько не преумножил своего состояния, разрушив Карфаген. А Луций Муммий, разве он разбогател, уничтожив до основания богатейший город Коринф? Вот она, добродетель древних: «При каждом исполнении государственной задачи и обязанности самое главное — избежать даже малейшего подозрения в алчности». Нет более отвратительного порока, чем алчность, особенно со стороны первых граждан и людей, стоящих у кормила государства. Ибо превратить государство в источник для стяжания не только позорно, но даже преступно. «Людям, стоящим во главе государства, ничем другим легче не снискать доброжелательности народа, чем воздержанностью и сдержанностью».
Эти слова подчеркнуты отцом.
Что он при этом думал? Почему все это касалось его? Он ведь никогда не стоял во главе государства, да и не вынашивал подобной мечты, не мог вынашивать: слишком уж глубокая пропасть разделяла его и тех, кто стоит у власти.
Нарым... Из полуподвального оконца Валериан видел пустынную улицу, запорошенную первым снегом. Хоть бы собака пробежала! Бревенчатые избы. А за ними — белесая пустота, тусклое небо. Тревожная мысль через непроходимые болота и лабиринт обских проток, через тундру тянется к великому Северу, к ледяным морям. Край света. Как выразился здешний губернатор: «Ссылка в Нарымский край есть особый вид смертной казни». Может быть, и так. Тишь и безмолвие. Ими скован весь мир.
Бежать отсюда надо, бежать... Но разве убежишь на зиму глядя в потрепанном пальтишке, в войлочной шляпе, в прохудившейся обуви? Без оружия, без съестных припасов... В здешних местах ружье — это все... Сотни верст до железной дороги... Подчиняй свои стремления разуму!..
Он вздохнул и отложил Цицерона.
Почему он все время думает об отце? О матери, о сестрах, о братьях он думает меньше. А все — об отце, которого уже нет в живых...
Отец был тяжело болен и умер. Но только ли от своих болезней он скончался так рано, в сорок пять лет?.. Почему ты ушел, папа? Кровоизлияние в мозг...
Вот так: ходил большой, грузноватый человек с широкой бородой, вроде бы дела у него шли на поправку. Потом резкое обострение болезни — и смерть. Валериан так и не успел увидеть его перед кончиной. Получил телеграмму — пулей устремился в Тюмень, где уволенный в отставку отец доживал свои дни. И опоздал... Опоздал. Упал на тяжелую чугунную плиту, придавившую могилу, и тихо заплакал. Все показалось зыбким, непрочным и необязательным. Живут люди и уходят куда-то, оставляя детей...
— Он умер спокойно, — сказала мать. — Сел за стол, раскрыл Цицерона — и умер.
— Я возьму книгу, — сказал Валериан.
Это было странное время в жизни Валериана: после двух отсидок в одиночной камере томской тюрьмы за пересылку нелегальной литературы его вдруг выпустили на свободу. Он даже смог поступить в Томский университет на юридический факультет. Это была его мечта: изучить уголовный процесс, чтобы на судах умело защищать товарищей и себя от царских обвинителей и прокуроров.
За три месяца Куйбышев, махнув рукой на учебную программу, самостоятельно прочитал в университетской библиотеке груды литературы по уголовно-процессуальному праву, которое называют еще формальным уголовным правом. Его заинтересовало учение о доказательствах: бремя доказывания, относимость доказательств, оценка уголовно-судебных доказательств. Фойницкий, Владимиров, Тальберг, Познышев...
К уголовно-процессуальному праву примыкала формальная логика, и он с жаром принялся за нее. Было еще «Искусство спорить» Шопенгауэра, где автор с бессовестной откровенностью утверждал, что для достижения цели все средства хороши — и обман и вероломство. Шопенгауэр вызвал у Валериана внутренний протест, чувство гадливости. Нет, не так нужно бороться со смертельным врагом!
Врага нужно бить его же испытанным оружием, которое узаконено в разных сводах.
Оказывается, существует два типа судебного следствия: английский и французский. При английском судебное следствие начинается речью обвинителя. Обвинительный акт не читается, обвинитель устно излагает обвинение и приводит доказательства. При французском следствие начинается с чтения обвинительного акта. Авторы утверждали, будто российское следствие примыкает к французскому типу. Но Валериан знал: ни к какому типу оно не примыкает. У него есть свой тип — полный произвол. И с этим произволом он хотел научиться бороться, так как судьи обычно убеждены в юридической неграмотности обвиняемых.
Да, три месяца вгрызания в судебную науку ему много дали. Теперь он мог не хуже Шанцера — Марата наставлять молодых, как нужно вести себя на суде.
Так, во всяком случае, он думал. За ним числилось «дело о посылках», которое, как он теперь начинал понимать, подкосило отца окончательно.
Жандармы как будто бы забыли об этом деле. Валериан спокойно учился в университете, но он знал: не забыли. Продолжают копать. На свободе оставили, чтобы проследить, с кем он связан. Он знал, что его вот-вот арестуют. И не ошибся.
В прошлом году он, отсидев три месяца в одиночке, занялся восстановлением связей между разгромленными партийными организациями Томска, делал все возможное, чтобы снабдить их нелегальной литературой.
Литературу ему присылали в глухой городок Каинск, где служил отец. Они договорились с отцом: чтобы не возбуждать подозрений жандармов, литература станет приходить на имя подполковника Куйбышева. Обоим казалось: такую посылку жандармы не посмеют вскрыть.
Но они посмели.
На квартиру подполковника Куйбышева нагрянули жандармы с обыском. Перевернули все вверх ногами.
Начальник томской охранки после обыска сообщал в Петербург министру
