Хозяину и хозяйке сказал, будто собирается проведать родных, в песчаный карьер не пошел, даже расчет брать не стал: мол, вернусь скоро! Уложил свое нехитрое имущество, состоящее в основном из книг, в чемодан.
Печаль от встречи с отцом все не проходила. Но по-другому нельзя... Никак нельзя. Бедный, бедный папа... И все же Валериан был счастлив. Чем бы все кончилось, если бы не эта невероятная встреча с Андреем Соколовым?.. Он, Куйбышев, внесен в розыскной по империи список, и рано или поздно жандармы добрались бы до него...
Он договорился встретиться с Андреем на Стрелке. Но когда на другой день спозаранку Соколов пришел к нему на квартиру, Валериан удивился и встревожился:
— Зачем ты пришел сюда? Небось хвост привел за собой? Разве так можно? Конспиратор...
Но Соколов не стал извиняться. Он был словно не в себе.
— Некогда по-другому! — быстро и резко сказал он. — Я пробирался с оглядкой, так что хвоста нет. Тут такое дело... — Он замялся, как-то странно, вроде бы тревожно поглядел на Валериана.
— Ну?..
— Решай, конечно, сам.
— Что решать-то? — Валериан начинал терять терпение.
— Затем и пришел. Времени у нас нет на разговоры: смерть стоит за плечами!
— У кого за плечами? У меня?
Соколов разозлился:
— Да нет же! Тут один наш товарищ... Его приговорили к смертной казни. Бежал. Сегодня приехал из Москвы и должен сегодня же, сейчас, пока не напали на след жандармы, исчезнуть. Мы никак не можем найти для него заграничный паспорт... Нет у нас пока другого!
Наконец-то Валериан начал понимать, зачем пришел Соколов, презрев всякую опасность и конспирацию.
Где-то тут неподалеку прячется бежавший из камеры смертников товарищ, приговоренный за участие в Декабрьском восстании пятого года в Москве к повешению, и каждая минута промедления грозит ему смертью... Это и есть невероятные повороты судьбы...
Прощай Женева!.. Валериан вынул из нагрудного кармана заграничный паспорт, повертел его, протянул Соколову:
— На! Поторопись... В Женеву поеду в другой раз.
Соколов бросился его обнимать. Даже прослезился.
— Да ты что? Ты что? — возмутился Валериан. — Выбирайся дворами... Встретимся вечером на Стрелке — все расскажешь.
Соколов ушел.
Куйбышев уселся на кровать, отшвырнул ногой чемодан. Опять без паспорта... Только бы не схватили Соколова. Только бы не схватили... Тогда все пропало.
Он осторожно выглянул в раскрытое чердачное окно, чтобы проследить за Соколовым, и обмер: во дворе их дома стоял полицейский и держал Андрея за плечо. У полицейского было большое мясистое лицо, Валериан хорошо его знал, да и полицейский Гаврилов его — тоже. Они каждый раз при встрече обменивались шутливыми приветствиями: Гаврилов грозил Валериану пальцем и щурил глаз, а Валериан делал ему козу. Сейчас Андрей что-то говорил полицейскому, но тот и не слушал его вовсе: он созывал свистком других полицейских.
Не мешкая, Куйбышев скатился с лестницы, выбежал во двор, с налета сильным рывком вклинился между полицейским и Андреем.
— Почему вы задержали этого молодого человека? — закричал он. — Что случилось?
Полицейский словно бы обрадовался появлению Валериана:
— А, господин Соколов! У этого хлюста паспорт на ваше имя. Вот я его и задержал: думаю, у вас похитил. Вышел из вашего дома. Но паспорт ваш и не ваш — вот загвоздка! Позже выдан.
— Ну и что же?
— А то самое: Соколов-то вы? Паспорт на ваше имя, господин Соколов! Дайте свой паспорт, сличим кое-какие записи.
Валериан криво усмехнулся, все оттесняя и оттесняя Соколова от полицейского.
— Не надо сличать, господин Гаврилов. Отпустите этого молодого человека: он и есть настоящий Андрей Степанович Соколов. Он пришел ко мне с претензиями, хотел заявить на меня в жандармерию как на похитителя его паспорта. Пришлось вернуть паспорт законному владельцу — только и всего. Он ни в чем не виноват. Отпустите!..
От неожиданности у полицейского глаза полезли из орбит, надменное выражение мигом сползло с лица. Ов прямо-таки повис на Куйбышеве, обхватил его толстыми руками.
— Ни с места! Вы арестованы...
Валериан стал вырываться, но делал это лишь для вида. Пока они барахтались, упав на землю, Соколов юркнул в соседний двор — и был таков. Но полицейский о нем и не вспомнил. Ему важно было задержать преступника, который сам во всем сознался, наверное, не сомневаясь в том, что удастся унести ноги. Да, силен этот лже-Соколов... Ай-яй-яй! Все лето ходил мимо Гаврилова, делал ему ручкой козу. Вот так коза-дереза!..
Прибежали другие полицейские. На Куйбышева навалились скопом, топтали сапогами, скрутили руки. А он усмехался окровавленным ртом.
— Да что же это вы делаете?! — накинулась на полицейских Марфа Кирилловна. — У них отец в высоких чинах, офицер, а вы его, как последнего преступника, ногами топчете...
— Спасибо, Марфа Кирилловна, — поблагодарил Валериан, словно чему-то радуясь.
— Разберемся, чей он сын! Сукин сын! Не иначе как из тех социал-демократишек, что в Иркутске Ренненкампфу под ноги бомбу бросили. Благородство решил проявить. Украл паспорт, а теперь с благородством полез: совесть еще не совсем потерял. Шагом марш!
Валериан больше не сопротивлялся. Вот и кончилась петербургская жизнь! Он вспомнил, как три года назад здесь, в Петербурге, считался бомбистом, придумывал всяческие приспособления для переноса бомб. Швырнуть бы такую бомбочку сейчас под ноги полицейским!.. Но он знал: окажись бомба у него в кармане, он все равно не бросил бы ее, не стал бы подметчиком. Все это бессмысленно. Сейчас, когда волна реакции захлестнула все, бомбой ничего не сделаешь — нужен ум, нужна выдержка. Необходимо готовить себя к иным боям, каких еще не бывало...
Что это они толковали тут про Ренненкампфа?.. Ах, да, вспомнил! Бомба разорвалась почти у самых ног этого карателя; он успел отскочить в сторону — и уцелел. Жаль, конечно. А впрочем, одним Ренненкампфом больше или меньше — не так уж важно. Пусть дурачки эсеры забавляются бомбочками... А Куйбышев видит впереди долгую и изнурительную борьбу не только с царем, самодержавием, капиталистами и помещиками, но и с такими вот бомбометателями, эсерами, анархистами, меньшевиками, бундовцами, сторонниками Троцкого, оппортунистами всех мастей, которые мешают и будут мешать готовить рабочий класс к новым боям.
Лицо его мгновенно распухло, из разорванных губ сочилась кровь, под глазами были здоровенные синяки, но он не чувствовал боли. Он не боялся ее.
