утро всем жителям деревни приказали выйти на улицу встречать Приска, прибывшего на белом коне и в седле цвета бирюзы. По обе стороны от него ехали четверо его молодых приспешников с флагом Римской республики – золотой орел, распростерший крылья на фоне лавровой гирлянды, а под ним три буквы, СНР – Сенат населения римского, и добавлением чуть ниже: Сенат и народ Рима. Приск оказался огромным мужчиной, пугающе высоким и широким, с необычайно рыжей бородой. Я покосился на провонявших мужчин в кандалах, лежавших на земле, – какое может быть сравнение между ними с их землистой кожей и неказистым поношенным тряпьем, служившим им одеждой, и великолепием центуриона? Приск явно почувствовал это вопиющее неравенство, ибо он даже не слез с коня в знак уважения к нам, унизив пленников еще болезненнее тем, что остался в седле, обращаясь с речью к выжившим мужчинам, женщинам и детям Ретии.
– Гельвеция завоевана, – прокричал он, – и сколько же мы времени потратили на эти нудные мелкие разборки! Многие из ваших соседей умерли вчера, еще больше людей умрут сегодня. И так мы подадим весточку тем, кто вздумает не подчиниться императору Каракалле[21].
Он оглядел пленников, когда их силком поставили на ноги в одну длинную линию. По сигналу Приска четверо легионеров встали за спинами первой с краю группы мужчин, вынули мечи и держали их вертикально острием вверх так, чтобы лезвие было прижато к основанию шеи их подопечных. Женщины возопили, умоляя о пощаде, но Приск жестом, подняв вверх ладонь полусогнутой руки, потребовал тишины. Когда, кроме приглушенных всхлипываний, все стихло, центурион обернулся к первому с краю солдату, покрутил ладонью с сомкнутыми пальцами и вытянул большой палец вверх. Солдат спрятал меч в ножны, сделал несколько шагов вдоль линии, остановился за спиной пятого мужчины и снова вынул меч, держа его точно так же, как и в первый раз.
Люди с облегчением выдохнули – первого из наших соседей пощадили, но Приск опять покрутил рукой, и на сей раз большой палец был направлен вниз, на землю. И тут же меч второго солдата врезался в позвоночник мужчины, того самого, что катал меня на загривке, когда я был маленьким, – коротко вскрикнув, он рухнул замертво. Толпа взвыла истошно, а солдат передвинулся дальше вдоль линии, и Приск пощадил третьего человека в линии, затем предал казни четвертого, пятого и шестого, сохранил жизнь седьмому, умертвил восьмого. Получалось, что почти половину из этих восьми помиловали, а больше половины убили, хотя выбирали будто бы наугад, и нельзя было просчитать, погибнет следующий мужчина или выживет.
Я взглянул на моего отца, стоявшего ближе к концу линии, и не увидел страха на его лице – правда, шрам на его левой щеке алел ярче, чем обычно. Затаив дыхание, я наблюдал за убийственной рукой центуриона в уверенности, что он намерен прикончить моего отца, но нет, Приск пощадил его, и хотя отец наверняка желал бы сохранить стоическую невозмутимость, кажется, я заметил облегчение, мелькнувшее на лице Марвела.
В конце концов в живых оставили только шестнадцать мужчин, и Приск обратился к нам с заключительной речью:
– Все мужчины, что уцелели, все женщины и все дети утратили право жить как свободные люди. Отныне вы обречены на рабство, и вас доставят в Рим, где продадут другим хозяевам, на которых вы будете работать и не сметь на что-либо жаловаться. А если вздумаете обвинить кого-то в перемене вашей участи, тогда вам стоит лишь посмотреть на себя.
Сомали
260 г. от Р. Х.
Вечером, накануне прилюдной продажи рабов, мой отец, мать и тетя собрались обсудить, сколько закупок им необходимо сделать на этих торгах. Почти два года минуло с тех пор, как Бал Прискуми́, работорговец из Момбасы[22], в последний раз наведывался к нам со свежими приобретениями, и многие большие семейства, включая наше, нуждались в пополнении рабочей силы. Моя мать Фюраха́ заведовала домашним хозяйством, и хлопот у нее было хоть отбавляй, однако в то утро она первым делом переговорила с Нейлой касательно хозяйственных надобностей.
У нас уже имелось восемь рабов, и Макена взял за правило не давать имена рабам и запрещать им называться именами, которые они носили до прибытия в Сарапион[23], ибо имена, они для людей, а рабы не люди, но скарб, целиком и полностью подвластный желаниям и прихотям хозяев. С Один по Пять обитали в хижине на задах нашего поместья задолго до моего рождения, Шесть появилось, когда я был маленьким, Семь и Восемь отец купил в предыдущий заезд Бала Прискуми. И тем не менее Фюраха страшно переживала из-за того, что у нас маловато рабов, по ее представлениям, семье вроде нашей, с большим достатком и влиятельностью, полагалось удвоить их число. И напротив, мой отец предпочитал не увеличивать количество рабов: каждое утро, твердил Макена, рабы здороваются с ним, и при этом у них такие тоскливые и мрачные физиономии, словно они нарочно норовят подпортить ему день и заодно лишить ничем не омраченного отдыха в свободное время.
– И с чего им быть такими несчастными? – вопрошал отец. – Им следовало бы чувствовать себя польщенными, что их вообще кто-то купил, тем более такие люди, как мы.
– Кто их знает? – пожала плечами Фюраха. – И не жди от меня объяснений, мне не понять, что творится в головах рабов. Но дело в том, муж мой, что нашему хозяйству недостает еще девятерых. Мне стыдно заглядывать в нашу невольничью лачугу, потому что там слишком просторно по сравнению с лачугами… – И она перечислила соседей, имевших куда больше рабов, чем мы.
Мать знала, что делает: перечень подействовал на Макену безотказно, ибо выглядеть ниже уровня соседей моему отцу было невыносимо.
– Еще девятерых заселить, еще девятерых кормить, еще на девятерых смотреть, – хрипло простонал отец, хватаясь за голову. – А вы двое так и будете весь день напролет бездельничать, вместо того чтобы заняться делом? – Он перевел взгляд с Фюрахи на Нейлу, та, опустив голову, молчала.
Обычно Нейла не встревала в супружеские пререкания, предоставляя моей матери доказывать правоту обеих женщин.
– Мы? Бездельничаем?! – вскричала Фюраха, всплеснув руками. – Мы только и делаем, что работаем с утра до ночи, потому что рабы, купленные тобой в прошлые годы, ни на что не годны. Ленивые, никчемные выходцы из Нубии и Пунта[24], а ведут себя так, будто мы обязаны отпустить их на волю, где они заживут как хотят, а не по указке своих хозяек. Нет бы тебе купить сильных, молодых рабов,
