подробно объяснил мне, какая он важная персона и как его любят высшие полицейские чины, влепил ему пару затрещин средней тяжести, да еще и пригрозил, что в следующий раз его арестую.
– Прекрасно. Если я не увижу тебя здесь утром в воскресенье, я передам все материалы Кляйнеру. С самой красивой твоей фотографией. А теперь садись и пиши.
Гольдштейн снял с меня наручники и начал диктовать. Я велел ему заткнуться и написал короткое заявление, в котором говорилось, что той ночью я ограбил обе бриллиантовые мастерские. Потом, не спросив разрешения, взял со стола конверт и вложил признание в него. Красавчик вызвал Чика и отправил его на почту. Я бросил на сержанта самый красноречивый взгляд, на какой был способен, но он мне не подмигнул и не улыбнулся. Можно было не сомневаться, что он направится прямиком к ближайшему почтовому ящику. Я встал и протянул Красавчику скованные руки. Он вытащил связку ключей, но, чуть подумав, сунул их обратно в карман и широко мне улыбнулся:
– Ты вчера некрасиво поступил с Гольдштейном.
– Он сам напросился.
– Я думаю, будет справедливо, если он отплатит тебе той же монетой.
Что мне оставалось? Пожелай он получить у судьи ордер на мой арест, мне не помогли бы все заместители министров в мире, вместе взятые. Я должен был оставаться на свободе. Это был мой единственный шанс. Гольдштейн подошел ко мне. Молодой полицейский сделал шаг вперед с явным намерением его остановить, но начальник управления преградил ему путь, выставив свою дубинку, как шлагбаум. В последнюю секунду я успел немного отвернуть голову, но все равно боль пронзила мозг разрядом электрического тока. Из носа хлынула кровь. Я повернулся и вышел. Пока я шагал по коридору, перед глазами у меня стояла ухмылка Гольдштейна.
Кравиц стоял в дверях своего кабинета. Когда он увидел меня, его лицо окаменело.
– Ничего не предпринимай, – сказал я ему и покинул это отвратительное место.
Снаружи меня ждала большая американская машина с рыжим женихом Рели за рулем. Я не сильно удивился. Звонок от замминистра можно было объяснить только вмешательством рабби. Я сел в машину.
– Шолем алейхем, реб ид[5], – весело поприветствовал он меня, и мы тронулись.
Пока мы добирались до ешивы, я успел вытереть почти всю кровь. Мне было не впервой получать кулаком по носу, и я знал, что выгляжу хуже, чем на самом деле себя чувствую. В приемной на этот раз было пусто. Рыжий плюхнулся в кресло и махнул мне рукой, приглашая войти в кабинет рабби.
Тот казался усталым, будто не спал всю ночь. Но и я не то чтобы развлекался.
– Садись, – сказал он мне.
Я сел.
– Есть кое-что, о чем я тебе не рассказал, – начал он без предисловий.
– Не может быть.
– У Рахиль в последние месяцы были сомнения относительно того, что истинно, а что ложно.
– Что вы имеете в виду?
– У нее были мысли.
– Рабби, возможно, ваши ученики привыкли к таким тонким намекам. Я – нет.
– Она чуть не оставила религию. У нее была… – Он заколебался. – Связь с человеком не из Бней-Брака. Не религиозным. Это продолжалось несколько месяцев, пока она по секрету не рассказала об этом своей сестре Саре, а Сара, как подобает достойной дочери, рассказала мне. Мы с Рахилью долго беседовали. У нее был кризис. Она искала доказательства тому, что не нуждается в доказательствах.
– Какое все это имеет отношение ко мне?
– Это может иметь отношение к тому, что случилось.
– Вы знаете, кто был этот человек?
– Нет. Рахиль мне не сказала. Но, может быть, скажет тебе.
– Посмотрим. – Я встал и отодвинул стул. – Спасибо за информацию.
– Егошуа! – Его голос заставил меня остановиться у двери. – Я не знаю, была ли их связь плотской, но даже если была, это не значит, что она теперь доступна для всех.
– Не волнуйтесь, – сказал я. – Мне своих проблем хватает. Кроме того, я перевез ее к своей сестре.
Я открыл дверь, и на меня чуть не упал жених. Я схватил его за загривок и втащил в комнату. Он закричал:
– Отпусти, отпусти!
Я ослабил хватку и через плечо бросил рабби:
– На ваше усмотрение.
Когда я спустился вниз, на меня вдруг накатила усталость. Мне было холодно и, честно говоря, немного страшно. Я уселся на ступеньки и выкурил сигарету. Мимо меня проходили ученики, окидывая меня любопытными взглядами, но ни один не попытался со мной заговорить. Я затушил сигарету и поехал домой – собирать обломки.
5
Вернулся я уже затемно. Кто-то снова занял мое парковочное место, поэтому пришлось оставить машину на улице Дов Хоз и идти домой пешком. В почтовом ящике я обнаружил сердечное послание из налогового управления, а на ступеньках – того молодого полицейского, который был сегодня с Гольдштейном в кабинете начальника управления.
– Я пришел извиниться.
– О’кей. Считай, что извинился. А теперь иди.
– Я могу для тебя что-нибудь сделать?
– Как тебе идея оставить меня в покое?
У него задрожала нижняя губа:
– Ты был для нас настоящей легендой. Еще во времена моей службы в отделе расследований военной полиции. Но сегодня я ничего не мог сделать.
Я оставил это замечание без ответа, зашел в квартиру и приступил к осмотру разрушений. Из носа все еще сочилась кровь. Для настоящей легенды я чувствовал себя хреновато. Кухня была почти не тронута. Я поднял холодильник, достал салями и сыр и стоя съел. Учитывая, насколько я оголодал, это было как слону дробина. Тогда я позвонил в одну из этих новых компаний по доставке еды и заказал в «Придорожном ресторанчике» обед из трех блюд со всеми соусами и гарнирами, а в ожидании принялся наводить порядок. Судя по выражению лица паренька, который привез мне еду, я не очень в этом преуспел. Под тарахтение его удаляющегося мопеда я поднял кресло, бросил полотенце на разорванную обивку и съел все до крошки. Как всегда, проглотив последний кусок, я почувствовал тяжесть в желудке и поклялся прекратить жрать в это время суток. Не без труда встав с кресла, я сварил себе кофе. Я успел выкурить три сигареты, прежде чем пришел к однозначному выводу: Рели лжет. Но в чем? Потом я вспомнил кое-что из того, что услышал от начальника управления. Как мои отпечатки оказались в мастерских? Возможно, конечно, он лгал, чтобы меня запугать. Но это было не в его стиле. Он не настолько хитер. Кроме того, я уже был достаточно напуган. Кто-то хочет меня подставить. Кто? И почему? Я
