яйца. Винирская сталь такая темная, что почти не отражает света, словно впитывая его. Жадный сплав.
— Только осторожно, не трогай лезвие, — говорю я с замирающим сердцем.
Конечно же Ридли без промедлений трогает лезвие большим пальцем, а через мгновение шипя отдергивает руку.
Купился, идиот, предсказуемый, как мальчишка.
— Кусается! — восторженно говорит ридли. Кровь маленькими капельками падает на белоснежную скатерть.
Я услужливо подаю Ридли свой платок.
— Я же говорил, не трогай… Это не для твоих кривых лап, — говорю с улыбкой.
Осторожно забираю у него семейную реликвию и кладу обратно в коробку.
— И зачем ты мне его показал? — спрашивает Ридли, оборачивая палец платком.
— Мне нужна большая ссуда. Это залог.
— Да брось, дружище, я дам тебе столько, сколько нужно.
— Мне нужно семьсот тысяч, — обрываю его я.
Он лишь присвистывает.
— Ты собрался купить целую провинцию вместе с обитателями?
Этим кортиком я тебя и убью.
С чувством выполненного долга смотрю на пятна крови на скатерти и в полуха слушаю болтовню Ридли. Деньги мне, конечно, без надобности. Теперь мне нужен только кровоед.
16
На площадке северной башни, обдуваемой всеми ветрами, холодно, но я не замечаю этого. Теперь я точно знаю, какой холод убивает, а какой делает крепче. Этот холод злой, он служит ветру, летящему с бурлящего моря, но он бессилен, словно лаящий пес на привязи — раздражает, но навредить не в состоянии.
— Все таки выжила… Я думала, ты умрешь той же ночью, но ты меня удивила… Мать Плантина у тебя в долгу… — шипит настоятельница Крессида, то и дело переводя дыхание, словно каждое слово дается ей с трудом. Она заглядывает мне в глаза. — Дерзкая, смотришь прямо. Это мы исправим.
Говоря, она держит сморщенную руку у своего горла, сдавливая его, как будто без этого словам не вырваться из ее сморщенного брезгливой гримасо рта.
— Спасибо, Настоятельница, — отвечаю я, как научила меня Сандра, в ту неделю, что ухаживала за мной. Говоря с настоятельницей, всегда нужно благодарить ее и не забывать называть ее имя. Иначе, удар палкой неминуем.
— Она строгая, но не такая уж злая, — говорила Сандра, — она любит нас, но не терпит несовершенства. Боль, которую она причиняет нам, мы должны принимать со смирением, чтобы стать чище.
— Чтобы стать бесцветными? — не выдерживаю я.
— Только пустой сосуд может вместить воду в себя.
— А что если я хочу сохранить то, что у меня есть?
— Боль, отчаяние, потери, порок, — что из этого ты хочешь сохранить?
Я лишь молчала, понимая, что Сандре объяснять бесполезно. На каждое мое слово, у нее находились слова из книги, которую они все читали и учили наизусть.
Выныриваю из воспоминаний и взглядом врезаюсь в грубые плиты пола, по которому шаркают ветхие сапоги настоятельницы, переходя от меня к соседней девушке из новоприбывших.
— Как звали?
— Матильда, — шепелявит Мати, которая смеялась надо мной, когда мы ехали сюда. Ее я запомнила.
Закрываю глаза готовясь к неизбежному. В следующую секунду слышу удар и сдавленный стон. Похоже еще не все усвоили урок.
— Как меня зовут? — шипит Крессида.
— Настоятельница Крессида, — задыхаясь, говорит Мати. Я поворачиваюсь и вижу, что она, скроченная, сидит на холодном камне пола. Несмотря на то, что ничего хорошего она для меня не сделала, и даже напротив, мне жаль эту бестолковую девку. Стоило бы ей запомнить, какие тут правила.
— Встать, падшая! — командует Крессида и тянет крючковатой палкой ее за воротник робы.
— Простите, настоятельница Крессида, — шепелявит Матильда своим беззубым ртом.
— Тебе повезло, — говорит настоятельница, — ты страшная. Вряд ли приглянешься ему.
— Кому? — глупо спрашивает Мати и снова получает удар, на этот раз в лицо, отчего из носа ее начинает струиться тоненькая нитка крови.
— Еще раз! — шипит Крессида.
— Кому, настоятельница Крессида?
— Инквизитору, кому же еще. А вот наш ципленочек вполне может приглянуться.
Она бросает взгляд своих проницательных старых глаз на меня. — Но на все воля моря и нашего бога, не так ли?
— Да, настоятельница КРессида, — говорю я, чувствуя холодок, пробегающий по моей спине и этот холодок куда хуже того, холода, что приносит ветер с моря.
— Как зовут? — Крессида подходит к следующей девушке.
— Клементина…
— Пожалуйста, пожалуйста, скажи, что нужно, — молюсь я про себя.
— Клементина, настоятельница Крессида, — говорит Клем, и я выдыхаю с облегчением.
Когда я, взойдя на площадку, увидела Клем, живую и здоровую, я чуть не умерла от радости. Мне хотелось подбежать к ней и обнять ее, но нам строго запретили разговаривать друг с другом, так что мы лишь обменялись взглядами. Клем глянула на меня и улыбнулась, занимая отведенное ей место в строгом соответствии с инструкциями, которые нам дали до этого. Каждая из 12 занимала свой квадрат, свою каменную плиту.
— Завтра вы обретете свои новые имена, или сгините навечно, не оставив никакого следа на теле бесконечно меняющегося моря, — повышает голос настоятельница, после того, как обходит каждую девушку по очереди. — Завтра господь решит вашу судьбу, а вы сделаете все, чтобы оказаться достойными его объятий.
Голос Крессиды еще долго отзывается в моей голове, даже когда я возвращаюсь в свою скромную комнату.
Сколько бы я до этого не доставала расспросами Сандру, ничего о предстоящем она мне так и не раскрыла, и лишь смиренно улыбалась, глядя на меня своими кроткими бесцветными глазами.
17
Ивар
— Должен предупредить вас, князь, не смотрите ему в глаза, когда я сниму повязку.
— На драконов их сила не действует, — бросаю я ему, — и кровь драконов они не принимают.
Я с отвращением смотрю на сморщенное голое существо, отдаленно походяще на человека. Глаза его завязаны, а руки с узловатыми пальцами закреплены на столе, чтобы не шелохнулся. Бледная зеленоватая кожа такая тонкая, что можно видеть вены, по которым течет кровь.
— Да, но… Говорят, что они меняются от голода, и за последние годы стали гораздо опаснее. Возможно, даже вы будете подвержены…
Даррен, как и все старики чересчур осторожен, и это раздражает. Я смериваю его недовольным взглядом и он умолкает. Мало того, что он провозился больше недели, добывая одного несчастного кровоеда, так еще взялся учить меня тому, что я знаю не хуже его самого.
— Сними повязку, — приказываю я Даррену холодным тоном, и прикладываю надушенный платок к носу.
От одного вида кровоеда мне нестерпимо хочется вымыться. Запах же настолько отвратительный, что даже открытые окна в камере не помогают.
Даррен срывает с головы кровоеда повязку. Тот щурится от яркого света и опускает голову на стол, показывая редкие волосы
