мою голую кожу, а ее стройная фигура дрожит.
— Я думала, что тону, — задыхается она.
Я снова чувствую прилив гнева за то, что мужчина поднял руки на эту женщину. Риона отчаянно пытается казаться сильной и независимой. Но на самом деле она хрупкая, как хрупки все женщины — меньше, чем мужчины, и уязвима для насилия.
У меня есть сестра. Я бы убил на хрен любого, кто попытался бы ее тронуть.
И я чувствую то же стремление защитить Риону. Чтобы она была в безопасности. Не только потому, что Данте попросил меня об этом. Потому что она нуждается в этом. Ей нужна моя помощь.
— Я здесь, — говорю я ей снова. — Никто не причинит тебе вреда.
Я чувствую, как ее сердце бешено бьется о мое предплечье. Оно похоже на птицу, пойманную в клетке и пытающуюся выбраться наружу. Все тело Рионы дрожит.
Но через минуту она перестает бороться и прижимается к моей груди, позволяя мне обнять ее. Позволяет мне согреть ее своими руками, так что ее дрожь прекращается.
Я не думаю, что она когда-нибудь позволила бы это, если бы не была измучена и напугана. На самом деле, утром ей, вероятно, будет стыдно.
Но сейчас она принимает мое утешение.
Я держу ее так почти час, пока ее тело не становится тяжелым и теплым от сна.
7. Риона
Я просыпаюсь одна в своей постели, в окно льется солнечный свет.
Я спала допоздна, что странно для меня.
Я слышу звонкий звук чьих-то движений на моей кухне. Я понимаю, что это Рэйлан, и вспоминаю, как я проснулась от крика ночью.
Мое лицо горит от осознания того, какой дурой я себя выставила. Кричала, как маленький ребенок, которому приснился кошмар.
Ему пришлось войти и обнять меня, как будто мне было пять лет.
Я ненавижу, что он видел меня такой. Слабой и уязвимой.
С другой стороны, воспоминания о сне все еще свежи в моей памяти. Я плавала, но не в чистом, светлом бассейне на крыше. Была ночь, и я плавала в огромном темном озере. Мои руки казались призрачно-белыми в черной воде.
Что-то схватило меня снизу и потащило вниз. Я видела отражение луны на поверхности, которое становилось все меньше и меньше, как булавочный укол, по мере того как я погружалась все ниже и ниже. Вода была ледяной и темной. Существо, которое держало меня, было чудовищно огромным. Оно схватило меня дюжиной щупалец, которые сжимали все мое тело: руки, ноги, грудь, горло. Оно продолжало тянуть меня вниз, как бы я ни сопротивлялась. И когда я задыхалась, холодная вода заливала мои легкие.
Я проснулась, разрывая простыни, которые плотно облегали мое тело. Я услышала чей-то крик, и мне потребовалось слишком много времени, чтобы понять, что это мой. Я дотронулась до своего лица и почувствовала, что оно действительно мокрое и холодное. Я плакала во сне.
Надеюсь, Рэйлан хотя бы этого не заметил.
Признаюсь, мне было приятно, когда он обнимал меня. Мне было стыдно за себя. И стыдно, что он прибежал туда полуголым, в одних боксерах, в которых он спал. Но я не могла отрицать, насколько теплыми были его руки, а его голая грудь прижималась к моему лицу. Он был похож на огромное одеяло, только что из сушилки. Его тепло, казалось, проникало в мое тело, успокаивая меня.
Но теперь я должна смотреть ему в лицо. И я снова стесняюсь.
Не желая торопить эту конкретную встречу, я сначала принимаю душ и одеваюсь в блузку, брюки и мокасины. Затем мне ничего не остается делать, как выйти на кухню.
Рэйлан возится у плиты. У него четыре разные сковородки, по одной на каждой конфорке, и на нем мой фартук поверх свежей фланелевой рубашки. Его черные волосы выглядят влажными и чистыми, как будто он уже принял душ. Я замечаю, что он не побрился. Его густая черная щетина придает ему хищный вид. Особенно когда он улыбается, показывая острые зубы.
Обычно я не разрешаю мужчинам ночевать у меня дома. Поэтому я не привыкла, чтобы кто-то занимал мою кухню, пользовался моими сковородками и лопаточками, разбрызгивал жир по плите.
Я даже не знаю, где, черт возьми, он взял всю эту еду. Я точно не покупала бекон, яйца и то, что он использовал для приготовления французских тостов.
По крайней мере, я чувствую насыщенный аромат кофе. Я наливаю себе кружку.
— Еда почти готова, — говорит Рэйлан.
— Обычно я просто пью кофе, — говорю я ему.
— Кофе — это напиток. Это не завтрак.
Рэйлан ставит две массивные тарелки с хрустящим беконом, яичницей, толстыми тостами, намазанными маслом и сиропом, и чем-то вроде хаша из перца и картофеля.
Он ставит тарелку передо мной, а сам садится напротив.
— Я ни за что не смогу все это съесть, — говорю я ему.
— Это пища для мозга, — говорит он, откусывая огромный кусок французского тоста.
— Это две тысячи калорий. Это как будто весь твой день на одной тарелке.
— Не весь мой день. Нужно гораздо больше, чем тарелка завтрака, чтобы накормить это тело, дорогуша, — он берет кусок бекона и откусывает от него большой кусок.
Я качаю головой.
— У тебя будет сердечный приступ.
— Когда ты видела, чтобы ковбой умирал от сердечного приступа?
— Так вот ты кто? Ковбой?
— Еще бы. Вырос на ранчо в Теннесси.
— И что с ним случилось?
— О, оно все еще там.
— Почему ты уехал?
— Мне стало неспокойно. Хотел посмотреть, что еще есть в мире. Кроме того… — Рэйлан усмехается. — Я никогда не говорил, что я хороший ковбой.
Должна признать, что бекон на моей тарелке пахнет очень аппетитно. Я беру ломтик и откусываю. Он хрустящий, такой же ароматный и приятный, как стейк рибай накануне вечером. Если я и дальше буду проводить время с Рэйланом, то стану плотоядной.
— Видишь? — говорит Рэйлан. — Неплохо, да?
Я также пробую кусочек хаша. Картофель хрустящий снаружи и мягкий в середине. Хорошо приправлен солью и перцем, а также сладким красным перцем и луком.
— Ты хорошо готовишь, — признаю я.
— Тебе нравится готовить? — спрашивает Рэйлан.
— Нет. Вообще-то, я ненавижу это.
— Почему?
— Вся эта работа только для того, чтобы сделать что-то, чего не будет через пять минут.
Я не говорю ему о другой причине, я ненавижу делать все, что от меня ожидают только потому, что я женщина. Готовка, уборка, уход за детьми… Меня бесит мысль о том, что я должна хотеть делать эти вещи. Что я должна
