огляделся. И свернул в коридорчик, где побывал не далее, как вчера утром. Никто за мной не гнался, не шёл мне навстречу.
Лампа над головой мигнула – не иначе как подала сигнал к действию. Уверенным шагом я направился в конец коридора. Беспечно помахивал дипломатом, то и дело поправлял средним пальцем сползавшие к кончику носа очки. Мысленно напевал песню Вениамина Баснера на слова Михаила Матусовского «С чего начинается Родина» (не задумывался над тем, что меня к этому подтолкнуло). Прошел мимо нескольких плотно прикрытых дверей – взглянул на закреплённые на них таблички. Не оглядывался. Но прислушивался. Заметил, что звуки детских голосов стали тише. Всё отчётливее слышал участившийся ритм своего сердца. В конце коридора я резко остановился – около директорского кабинета. Громко постучал в двери – не дождался ответа. Решительно надавил на металлическую ручку и вошел в комнату.
Зажмурился: в глаза мне ударил яркий дневной свет, проникавший в кабинет директора через окно. Уловил запах мужского одеколона, крепкого чая и табака. Я вернул к переносице вновь соскользнувшие к кончику носа очки. Щурясь, пробежался глазами по кабинету. Посмотрел на книжную полку с бюстом Ленина. Перевёл взгляд на висевший между окнами напротив входа портрет того же вождя. Увидел на директорском столе пачку сигарет «Прима», блюдце с кусковым сахаром и пустую чашку. Пару секунд рассматривал настольную лампу и чёрный телефонный аппарат с дисковым номеронабирателем. Взглянул на красное знамя с золотистой надписью. И, наконец, опустил взгляд на гитару – та терпеливо дожидалась меня всё в том же углу. Решительно прикрыл дверь. Потянулся к замку, но одёрнул руку.
Прошёлся по комнате, высвободил из заключения наказанный за неизвестные мне провинности музыкальный инструмент. Взвесил его в руке. Мне почудилось, что он тяжелее того, что остался вместе с Барсиком в моей рудогорской квартире. Провёл ладонью по струнам, будто приласкал их. Гитара совсем по-женски тихо простонала. Почувствовал, что обратного пути нет: уже не поставлю инструмент на пол – пока не услышу его голос. Я мечтательно улыбнулся, мысленно скользнул в кладовую с воспоминаниями: просматривал каталоги скопившиеся в моей памяти музыки. Руки будто сами по себе подёргивали струны, подкручивали колки. Гитара уже не фальшивила, когда я подошёл к столу и уселся в директорское кресло. Кончики моих пальцев покалывало от желания сыграть первые аккорды.
Я прикрыл ладонью струны; откашлялся – прочистил горло. Наклонился к пластмассовой коробке, что возвышалась над столешницей. Нажал зелёную кнопку, рядом с которой на обрезке белого пластыря увидел сделанную синими чернилами надпись «Вкл».
И громко сказал:
– Уважаемые ученики и педагоги школы, прошу уделить мне минуту вашего внимания. Довожу до вашего сведения, что сегодня у Алины Волковой, ученицы десятого «А» класса, день рождения.
Вздохнул.
– Алина! – продолжил я. – Поздравляю тебя. Желаю тебе счастья, здоровья и любви.
Оживил гитару – сыграл короткий проигрыш.
Чуть прикрыл глаза и запел:
– Вот и всё…
Моя память легко воскресила песню «Не плачь, Алиса!» Андрея Державина на слова Сергея Кострова – она едва ли не идеально подошла для моего поздравления. Слова лились легко, чётко ложились на мелодию. Чувствовал, что хорошо вытягиваю ноты – будто снова солировал в хоре. Точно и не было долгого перерыва в выступлениях – я не пел уже несколько лет: с того времени, как мы уехали из Первомайска (вчерашний концерт для Лены Кукушкиной – не в счёт: тогда я не особенно старался). Мой голос уже не ломался, не срывался на писк. Гитара тоже не подвела – не фальшивила и не глушила мой голос. Её звучание почти не уступало пению моей «Гибсон», пусть и было не столь привычно. Но планки для ладов чуть царапали мне пальцы, словно гитара проявляла строптивость, противилась ласкам чужих рук.
– …А детство прошло, – завершил я первый куплет.
Дверь кабинета резко распахнулась – едва не ударилась о стену. На порог комнаты шагнул Полковник. Директор школы отыскал меня взглядом, нахмурил брови.
Я улыбнулся ему.
И перешёл к припеву:
– …Праздник наступил, и тебе уже шестнадцать лет…
Из школьных коридоров моему пению громко вторил мой собственный, чуть искажённый динамиками голос.
Глава 6
Михаил Андреевич Снежин подпёр кулаками бока, плотно сжал губы. Но не ринулся прогонять меня со своего места – наблюдал за моими манипуляциями с гитарой, застыв около порога. Я смотрел ему в глаза, чувствовал, как от звуков моего пения едва слышно позвякивала чашка на столе. Спокойно завершил припев и перешёл ко второму куплету. Вспомнил, как младший сын убеждал меня организовать собственный канал в интернете, чтобы выкладывать там записи моих домашних концертов. Я объяснил ему тогда, что исполнял только чужие песни – без разрешения авторов. Сам я поэзией не увлекался: ещё в школьные годы понял, что это направление в литературном творчестве не для меня. Но уже сидя в инвалидном кресле, легко подбирал мелодии к чужим стихотворениям: дети шутили, что я очередная реинкарнация Моцарта или Бетховена.
– …Опавшие листья…
Звуки моего пения отражались от оконных стёкол, от стен и от потолка – покидали директорский кабинет и сливались с теми звуками, что звучали из школьных динамиков. Позвякивание чашки удачно дополняло звучание струн. Как и выбиваемый моим сердцем неторопливый ритм, чётко соответствовавший темпу мелодии. Я смотрел на Михаила Андреевича сквозь стёкла съехавших с привычного места на носу очков, не позволял себе закрыть глаза – отгородиться от окружающего мира. Не обращал внимания на сопротивление гитары, чётко вытягивал ноты и наслаждался вибрацией своих голосовых связок. Услышал, что за спиной директора школы раздался возмущённый женский голос. Увидел, что Полковник обернулся, шикнул на невидимую сейчас для меня женщину: призвал её замолчать. Снежин шагнул в комнату, прикрыл дверь.
– …А детство прошло.
Я приглушил струны, выдержал паузу. Снова улыбнулся. Но не Полковнику – представил, как там, в кабинете литературы, слушала сейчас моё пение Алина Волкова.
И продолжил:
– Не плачь, Алина…
Звуки музыки теперь не находили выхода из помещения. Они заполнили кабинет, будто коконом окутали меня и стоявшего по другую сторону стола директора школы. Михаил Андреевич Снежин больше не хмурился. Он смотрел на мои перебиравшие струны пальцы, точно надеялся разгадать секрет некого фокуса. Не прерывал моё выступление, даже не шевелился. Очки добрались до кончика моего носа – я теперь плохо видел лицо Полковника. Но ощущал его взгляд. Чувствовал себя уже не обычным музыкантом – индийским заклинателем змей. Пусть и терзал сейчас струны, а не убаюкивал грозного соперника завываниями дудки. Силуэт хозяина кабинета едва заметно покачивался,
