сторону, чувство тревоги отступило. Он забылся, прикорнул, но, видно, неглубоко, из памяти все еще выплывали картины того лета, и наконец полоснуло почти как реальность новоселье Грибковых.
Они не могли не пойти туда, потому что жена Романа Грибкова, известного тренера, Томуся, была близкой подругой Насти. Прибыв раньше положенного, Митин стал кружить по комнатам, ревниво присматриваясь к новенькой обстановке, окраске стен, прикидывая, как бы они поступили с подобной кубатурой, выпади им с Настей счастье получить квартиру. Даже на это он стал обращать внимание, думая о женитьбе на ней. Потом квартира наполнилась, заиграла музыка. Настя была почему-то не в духе, он тянул ее танцевать, незаметно целуя, пытаясь расшевелить, и она отошла, разрумянилась, в узких глазах появился шальной блеск. Далеко за полночь, когда уже истощалось веселье, придумали рассовывать вещи и искать их под аккомпанемент гитары, женщин заставляли петь, мужчин — бегать в дежурный магазин за сигаретами. Было чертовски весело, азартно, вечер удался на славу, потом танцевали уже обнявшись все вместе до упаду, пока, хохоча, не свалились с ног. Под утро решили не возвращаться домой, а прямо от Грибковых расползтись по институтам и работам.
Комнат у Грибковых было две, еще кухня, большой коридор и в нем антресоли. Легли спать вповалку, девочки захватили спальню с мягкой мебелью, но не все уместились. Настя с Томусей завалились на кресло-кровать в коридоре; чуть видные из глубины, они сонно помахали Митину.
Ах, как же он был счастлив в ту ночь! Спать ему вовсе не хотелось, незаметно он выскользнул из квартиры на улицу, часа полтора шнырял по зазеленевшим Ленинским горам, потом, когда уже рассвело, вернулся к Грибковым, решив часок прикорнуть. В темноте квартиры он нащупал лесенку на антресоли, влез туда. На него посыпались картонки, связки неразложенных книг. Прислонившись к ним, попробовал задремать. Какое там! Голова от гулянья посвежела, в душе звенели колокольчики. Устроился поудобнее, вытянулся, нога уперлась в чье-то тело, перелез через него, нащупал пустой угол. Здесь, уютно загороженный с трех сторон, все еще гася возбуждение, Митин потянулся, улыбаясь бездумно и счастливо. Уже близко было их будущее с Настей, их послеинститутская самостоятельность. Он уже засыпал, убаюканный благодарностью современников, оценивших его подвижническую деятельность во имя прогресса, когда внизу, в коридоре, горячо зашептались. Митин приоткрыл глаза, вслушиваясь: конечно же Настька с Томусей, тоже мне Наташа Ростова с Соней!
— Удивляюсь, как Митин этого не замечает? — отчетливо прозвучал в темноте голос Томуси, обычно тоненький, а теперь чуть хрипловатый, подвыпивший. — Он же неглупый парень. Мой Ромик в два счета все просек бы.
— Очень уж уверен во мне, — пробормотала Настя. — Если хочешь знать, он вообще-то видит только то, что хочет видеть. Ой, как башка трещит! — Она заскрипела, заерзала в кресле. — Я ведь всерьез в него втюрилась. Но времена меняются, и мы вместе с ними.
— Что же ты ему говоришь при новых временах?
— Я-то? А… Я стараюсь вообще не говорить об этом. — Она снова заворочалась. — Перебрали мы с тобой, подружка. Допивать глинтвейн не надо было. — Она потянулась, громко зевнула. — Конечно, пора кончать с Мотькой. Но подходящий момент не настал. Не теперь. — Настя вдруг хохотнула знакомым, мягким, зазывным смешком. — Знаешь, я ему один раз сказала в определенной ситуации: никого, мол, лучше тебя нет на свете, никогда не встречала и не встречу. Он на все века и запомнил.
— Перестаралась, по-моему, — в голосе Томуси слышалось неодобрение. — Чересчур далеко зашла. Он может такое сотворить, если догадается. Кроме того, ты его наверняка потеряешь, при тебе он уже ни в каком качестве не останется. — Подруга вздохнула. — Себе мужчины все позволяют, а нам… Перемигнулась я тут с одним, мы во двор вышли, так Ромик выскочил из подъезда… Едва уцелела! — Она поднялась, слышно было, как кресло отодвинулось. — Слишком долго-то не затягивай эту игру.
— Если б еще он меня устраивал, — вызывающе отозвалась Настя. — Для медового месяца этого хватило — чистый, неиспорченный мальчик. А теперь, — она фыркнула, — надоело. Мы такое давно проходили. — Она замолчала.
— Тогда я тебя вовсе не понимаю! Зачем ты на него нервы тратишь, — возмутилась Томуся. — Разбегайтесь по-интеллигентному да поскорее.
— Не умею я обижать. Как ему прямо-то скажешь? Все надеюсь, сам как-нибудь догадается, слиняет. — Настя снова зевнула. — Я бы и решилась, да мать моя не советует. Мало ли, говорит, как сложится с Рубакиным. Может, еще за Митина придется идти. — Она вздохнула. — Ты же знаешь, что такое Рубакин. Трясусь, раздумает. — Она помолчала. — Если его на первенство отберут, ему придется оформить наши отношения, а вот если не отберут… Теперь, знаешь, для загранки небезразлично, женат ты или нет. Семья — гарантия надежности.
— Уж ладно прикидываться, — отмахнулась раздраженно Томуся, — говоришь о нем, словно не любишь. Будто из одной выгоды.
— Эх, если бы! — Голос Насти вдруг зазвенел. — Если б мне мой Рубакин безразличен был, тогда бы мне все легко давалось. Это не Мотечка Митин. Ты еще и соврать не нашлась, а он уже за тебя оправдание придумал. Ласковый теленочек. — Она подчеркнула интимное: — Рубакин! Сравнила тоже! Он — мастер! Во всем! — Она вдруг засмеялась. — Сама иногда удивляюсь, как я могла, при моих-то благородных папе с мамой, такого ходока полюбить. Мне с ним счастья не будет, Томуся. Зато интересно. И перспектива другая, чем с Мотькой.
Митин застыл, в ушах плыл звон, чувства словно отключились. До него долетел шепоток: «Выспись, Настька, а то у тебя на твоего мастера сегодня и пороха не хватит!» — «Хватит!» — уже посапывая и укладываясь, откликнулась Настя. И что-то добавила.
Он уже не слышал, что. Сделав нечеловеческое усилие, поднялся; не дыша, начал опускаться с антресолей, наконец сполз; не помня себя, протиснулся сквозь спящих в комнату, нашел сумку и выбрался на улицу. Немедленно, не откладывая кончить с этим, мелькнула мысль. Жизнь бессмысленна, если самое прекрасное, святое в ней оказывается отвратительным, грязным. Еще вчера небо было синим, ее слова — правдой. Теперь этого никогда не будет, ему судьба отплатила за Ламару и Любку. Теперь он уйдет от них всех. Навсегда. А как же его родные, как же они без него? Ничего, пусть помучаются, потом привыкнут, все забывается, порастает травой. Сейчас он представил себе, как придет телеграмма его родителям, кто-то позвонит Ламаре, кто-то самой Настьке, и она тоже все узнает.
Он добрался до метро, проехал по всей линии, из конца в конец, ему нужна была пустая станция, чтобы там разом, без свидетелей, без помех… Безлюдной оказалась станция, где он жил, или инстинкт влек к Старухе? Переждав вышедших из поезда,
