Книга Немного о потерянном времени - Дора Шабанн

— Видишь ли, мне странно слышать это именно от тебя, — папа Влад не спеша налил две кружки кофе. Как всегда, его фирменный густой черный кипяток с двумя ложками сахара. Бодрит до свиста ветра… в ушах.

— Ты наблюдал практически из первого ряда за моим завоеванием твоей матери. Женщины с ребенком, заметь, — хмурится, потом смотрит на меня с недоумением на всем лице. — И да, когда я начал свой безумный завоевательный поход, она, как ты знаешь, давно была замужем. И даже вроде как внешне вполне благополучно. Но я понимал, что лишь рядом с ней смогу жить, только в ее воле мое счастье, поэтому плевать я хотел на обстоятельства. А ты даже позвонить или написать своей зазнобе не можешь. О чем тогда речь?

Ну, в таком ракурсе ситуация выглядит нелепо. Да, дерьмово, откровенно говоря, выглядит.

И я тоже. Красавчик.

Молчу. Пьем в тишине кофе, потом я, не от большого ума, ляпаю:

— Ну, я связан контрактом.

Острый, полосующий до костей взгляд, которым отец меня мгновенно разделал на стейки, и спокойное:

— Об этом я вообще слова доброго не скажу, ибо нет у меня даже морального права, — и пока я думаю, что вроде он меня песочить не собирается, хотя вполне может себе позволить и имеет все права: и моральные, и юридические, батя горько добавляет, — Сам дурак.

— Кто? — офигеваю.

Отец допивает кофе, встает к раковине вымыть чашку и хмыкает:

— Да мы оба, если разобраться.

— Дебилы?

— Трусы.

Вот это прямо жестко, пап!

— Но ты же справился?

— Когда я держу Марго за руку, то думаю, что да… а когда вокруг нее происходит какой-то движ, то начинаю сомневаться.

Что за вечер откровений, бл*?

— В ней?

Папа Влад убирает чашки, достает увесистые фамильные хрустальные коньячницы. Так, время тяжелой артиллерии пришло.

— В себе. Достаточно ли я уделяю ей внимания и времени, проявляю ли я любовь так, как это нужно ей, и вообще — что она там чувствует ко мне сейчас. Любит ли? А, правда?

Ставит на стол вазочку с конфетами, тарелку с сыром, блюдечко с дольками лимона. И бокалы с его любимым «Карлом Мартеллом». Раньше всегда меня под*бывал при этом, вспоминая Карла Маркса и арабов при Пуатье. А сейчас даже не усмехается. Хреново.

Что тут сказать?

— Да ну, бать, не может…

Жестом останавливает мои миротворческие потуги. Смотрит в глубину бокала, где блики на поверхности от маминой любимой гирлянды обещают умиротворение и покой. А потом, поднимает голову и смотрит четко в глаза:

— Может-может, потому что проблемы мои с самооценкой армия в свое время не решила, и звание доктора наук, гранты и прочее научное признание тоже не справились.

Ну, я как бы охренел, но, может, чего не догоняю у них в отношениях?

— Ты ей не веришь, что ли?

— Верю. Только когда Марго рядом, смотрит одобрительно или восхищается, чувствую себя нормальным, живым, достойным. Но сомневаться в глубине души — достаточно ли я хорош для нее, не перестаю, — голос отца звучал глухо и надтреснуто.

Вот ведь его родители покорежили, суки.

История из детства — неподъемная почти, поэтому выдыхаю уже как-то без особой надежды:

— И зря. Ты для нее — самое то, что нужно.

Хмыкает.

Чокаемся.

Молча выпиваем.

И сидим так в летней тишине и отблесках новогодней гирлянды до того самого момента за полночь, когда на кухне появляется мама. Она уложила Ника, поработала у себя в кабинете над очередной статьей и пришла за традиционным стаканом кипятка перед сном.

— Вы как-то засиделись, мои дорогие, — проходит мимо стола, целуя отца в висок и меня в макушку. — Все, пришла злая мать и изгоняет вас с кухни. Бегом оба в душ и спать. Завтра продолжите ваши посиделки на даче, — и хоть мама и звучит спокойно, но в глазах ее и жестах заметна печаль.

Но она ничего воспитательного и назидательного нам не скажет, потому что мы имеем право косячить и тупить так, как нам того хочется. Мы же не спрашивали совета? Вот мама и ждет.

А когда я после душа заваливаюсь в пахнущую лавандой постель, то вместо сна ко мне вдруг приходят странные мысли. Спасибо, что про мою семью.

Да, мелкий наш начал свой жизненный путь в таком дерьме, что никто не удивлен его настороженности, дикости и звериным повадкам.

Но удивительное дело, мой отец — гений, красавец, молодец и умница, до сих пор настолько не уверен в себе. Как так-то? Уж сколько лет прошло с беспомощного детства?

А я, раздолбай, скорый на безумные решения? Я — уверен?

Вот так и выходит, что в себе и в адеквате у нас в семье только мама, которая занимается своим ментальным здоровьем последние лет восемь. А мужики как на подбор — психи и истерички, да.

И мне пора бы может повзрослеть, а?

Пришло время отвечать и за слова, и за поступки.

Глава 19

Лада

Если бы я могла остановиться и замереть. Просто оглянуться. Хоть немного подумать. Увидеть его. Мой день сурка.

Но матери ребенка с особенностями развития и диагнозом обычно не до этого.

У меня есть перечень обязательных дел, чаще всего срочных, есть выработанный с кровью и слезами приемлемый дневной график активности, ну, и натоптанный маршрут, пролегающий между домом, магазином и поликлиникой тоже имеется в наличии. Даже гуляем мы с дочерью вдоль этого маршрута. Чаще всего заодно, а не отдельно.

Такова моя жизнь сейчас, и это беличье колесо, кажется, уже давно мерно гудит на периферии моего сознания. Так тяжело и привычно, что страшно: а если вдруг остановится? Раздавит? Погребет под обломками?

«Нет, не время для пустых раздумий», — привычно одернула себя.

Ни к чему это. Но все равно, сидя перед кабинетом лучшего невролога в городе, я удивляюсь себе — мысли в голове не о выживании шевелятся вдруг.

Ну, может, оттого, что Лиза спит сейчас на руках довольно спокойно, как и прошедшей ночью. Да, еще вчера я помогала сыну соседки с историей Средних веков, а она за это брала Лизу погулять аж на три часа днем, так что я успела и дела домашние переделать, и в ванне полежать.

Сейчас еще бы что-то обнадеживающее услышать и вообще можно будет считать, что эта осень, в отличие от прошлых, очень даже ничего.

— Лада Юрьевна, поддерживающая терапия у вас действенная, но вы же понимаете, что этого недостаточно? Я бы рекомендовал не затягивать с операцией. Вам с дочерью хорошо бы в Питер съездить на консультацию к нейрохирургу, да и оперироваться лучше там. Квота, увы, не ваш вариант. Ждать вы не можете.

— Сколько будет стоить операция? — я уже в ужасе, потому что денег нет и взять их негде.

Врач продолжает мне что-то говорить, но я будто бы оглохла: вижу, как шевелятся его губы, но не слышу. Не понимаю. Тону в своем ожившем кошмаре.

Рассчитывать на мужа бессмысленно, еще в роддоме он требовал оставить Лизу там, написать отказ, а после обещал хорошо за мной следить, чтобы через год родить нового, нормального, здорового ребенка вместо этого, неудачного. Сына вместо досадной ошибки.

Я до сих пор очень счастлива, ведь тогда смогла убедить его, что мы с Лизочкой никак не будем ему мешать и ничего не станем у него просить. И вернемся в Новгород, в квартиру, что осталась от свекрови.

Первые месяцы после рождения дочери я помню плохо.

Из роддома мы переехали в реанимацию новорожденных ДКБ №1, где неврологи с нейрохирургами пытались определить и минимизировать последствия тугого множественного обвития пуповины в родах. Пробыли мы там пять недель.

К нашей выписке в удовлетворительном состоянии под наблюдение районного невролога, Сева уже все для себя и нас решил, так что из больницы он забрал нас прямиком в квартиру матери в Новгороде. Местный невролог наблюдал нас почти год, когда появились подозрения на гидроцефалию. После обследований диагноз подтвердился, и была для начала подобрана медикаментозная терапия.

Но все это время вопрос с операцией висел над нами. И вот теперь настал момент, когда мне надо решить — буду ли я дальше держать слово и не стану беспокоить мужа, либо наплюю на его недовольство и буду бороться за будущее дочери.

— Лада Юрьевна, я списался с коллегами, есть возможность попасть на консультацию в Педиатрическую академию. Но надо спешить, профессор, готовый вас посмотреть, будет там только до конца этой недели. Если решите ехать, то хорошо бы это сделать завтра. Вот мой телефон, напишите