Да, он видел своими глазами страну, лежащую в руинах, женщин, которые сами впрягались в плуги, чтобы вырастить хлеб. Он знает, как рвутся домой истосковавшиеся по мирной работе солдаты, чтобы поскорее возродить заводы, шахты и земли, залечить побыстрее раны, нанесенные Родине, и зажить нормальной, достойной человека жизнью. Как во время войны, так и теперь люди готовы не щадить себя ради этой жизни. Неужто же терпеть подобных шерхонов?
Дадоджон увидел, как Шерхон словно бы сжался, затем дотронулся до подбородка и провел ладонью по лицу. Наконец он поднял глаза и криво усмехнулся. Дадоджон открыл было рот, чтобы сказать ему все, что думает, но Шерхон опередил, тихо произнес:
— Ты еще многого не понимаешь, братишка.
— Я?
— Ты, дорогой, ты. Хоть и провоевал три года и вон ордена заработал, а что такое жизнь, так и не узнал. Вот поживешь теперь тут в своем городе или кишлаке, поймешь. Здесь сейчас тоже идет война, другая, не та, которую ты прошел, но тоже война! — Шерхон хохотнул. К нему вернулась его прежняя уверенность. — И в ней побеждает тот, кто хитрее, умнее и сильнее, у кого больше денег. Иначе будешь перебиваться с хлеба на воду. Знаешь, почему я не в Богистане, а тут, в Ташкенте, околачиваюсь? Да потому, что там негде развернуться, там мне тесно. Да, я ставлю печати на актах, подписываю их, но кое-что за это получаю. У меня свои награды! — вновь хохотнул Шерхон. — Я никого не ограбил, мешки у прохожих не отнимаю. Там, в сквере, я ввязался из-за своих пацанов. Но если понадобится, и мешок отниму, не побрезгую, потому что жить хочу, хочу кушать жареную курицу и белую лепешку, а не черный хлеб. Ты знаешь, в чем моя сила? Вот в этих мускулах да кулаках, а еще в друзьях и товарищах. Всюду у меня связи, всюду свои люди, начиная с милиции и прокуратуры и кончая воришками, которых ты видел. Если заболею, найдется кому посидеть у постели. И лекарство достать, и подать. Останусь без денег — пачками закидают, а случись беда, попадусь на чем-то, — вызволят, буду чище младенца. Так что, братишка, за меня не бойся, я и в огне не сгорю, и в воде не утону!
Шерхон засмеялся. Дадоджон был сражен его цинизмом. Последние годы ему не доводилось слышать подобных разговоров, и он как-то позабыл, что есть и такая «философия», поэтому он и не сразу нашелся.
— Вы правы, такой жизни я не знаю, — подчеркнул Дадоджон после долгой паузы. — Не успел узнать… Здесь что, другие законы? Другая Конституция?
— Нет, с чего ты взял? — вполне серьезно ответил Шерхон. — Законы везде одинаковые. Но все зависит от тебя самого. Хочешь жить по букве законов — пожалуйста, ходи чистеньким и не разгибай спины, чтоб свести концы с концами. Но закон, как коня, можно повернуть куда тебе нужно. Чтобы, как говорится, и рубин достался, и друг не огорчался, нашим чтобы было и вашим, но больше нашим. Уразумел?
— Теперь понял, — сказал Дадоджон и, не желая больше сидеть за этим столом, торопливо полез в карман за платком, вытер губы и руки, взглянул на часы. — Поезд сейчас подойдет. Где этот ваш Берды-ака?
— Не спеши, времени уйма, — махнул Шерхон рукой и, взяв бутылку, наполнил рюмки. — Давай бери теплое местечко и, даст бог, живи в свое удовольствие, только нас не забудь, дай нам, грешным, насладиться твоей щедростью. Ну, поднимай!
— Не могу больше…
— Ну, а я все равно выпью за твои успехи! — Шерхон залпом опустошил одну за другой обе рюмки, свою и Дадоджона, и запихнул в рот огромной ручищей изрядную порцию салата. Прожевав ее, вытер губы рукавом. — Приедешь домой, встретит тебя ака Мулло Хокирох с родней, налетят дружки-приятели, закатят пирушку на весь белый свет. Припрется, конечно, и наш Бурихон, полезет в передний угол…
— Кстати, кем он сейчас работает? — перебил Дадоджон.
— Шишка! Прокурор! Охраняет интересы народа. Стоит на страже законов. Все повылазили: Хайдар и Нуруллобек тоже тепленькие места заняли. Один я не послушался твоего мудрого брата, не захотел потерять свободу. Если не найдешь там дела по душе, дуй сюда, я устрою тебя, найду что-нибудь стоящее, не пыльное да доходное.
— Хорошо, — сказал Дадоджон, усмехнувшись в душе. — Но пора закругляться. Куда подевался Берды-ака?
— На кой черт он тебе?
— Хочу рассчитаться.
— За все уплачено! — осклабился Шерхон. — Нашел, о чем думать… Но если тебе не терпится, воля твоя, встаем! Узнаем, куда запропастился поезд.
У выхода перед ними вырос Берды-ака. Он словно караулил их за дверью.
— Куда вы? — всплеснул он своими короткими, пухлыми ручками. — Я заказал еще бутылочку, и манты уже готовы. Посидели б еще.
— Нет, спасибо, дорогой, — ответил ему Шерхон. — Братишка хочет подышать свежим воздухом и узнать, что с поездом.
— Поезд только пришел…
— Как?! — воскликнул Дадоджон. — А билет? Я побежал…
— Билет? — остановил его Шерхон, схватив за руку. — Не нужен билет. Идем, выбирай вагон — посажу в любой.
— Без билета?
— Ну зачем ты меня обижаешь?
— Да, но как же так?..
— Пойдем, увидишь!
Они вышли на перрон.
Поезд стоял на первом пути. Вдоль всего состава, у входа в каждый вагон, колыхалась возбужденно гудящая толпа. По возгласам и выкрикам Дадоджон понял, что некоторые проводники не сажают даже тех, у кого есть билеты:
— Мест нет, вагон не резиновый. Идите к тому, кто продал билет.
Но Шерхон — в пальто нараспашку, белозубо улыбаясь, — привел Дадоджона к вагону для военнослужащих, у которого было сравнительно мало народа. Здесь садились в порядке живой очереди, и молодые младшие офицеры любезно предлагали пройти вперед старшим по званию или по возрасту.
— Нравится этот вагон? — подмигнул Шерхон.
«Если бы удалось сесть», — молча, одним взглядом ответил Дадоджон, заметив, как тщательно и придирчиво проверяет билеты проводник, коренастый мужчина средних лет, судя по облику и по выговору — ташкентский узбек. Пропустив всех, кто был в очереди, он окинул Дадоджона хмурым взором и раздраженно спросил:
— Вы сюда? Ваш билет?
— Ассолому алейкум, Тухта-ака! — тут же вылез вперед Шархон. — Живы, здоровы, ни на что не жалуетесь, как всегда молодцом? Семья как, детишки, тоже здоровы?
— Слава богу, спасибо, вашими молитвами все живы-здоровы, — мгновенно преобразился, расплылся в приветливой улыбке проводник. — Не знать вам горестей, Шерхон, опять куда-нибудь едете?
— Нет, на этот раз не я. Вот мой братишка, любите и жалуйте, он отслужился, едет домой. Хотел брать, чудак человек, билет в кассе, я не пустил, привел прямо к вам. Я, говорю, тебе сам касса, а кассиры мои друзья.
