чувствовать удовлетворение от работы? Но если вернуться домой, от общины не уйти…
Я попросил оставить меня на сверхсрочную службу.
Демобилизовался я только в 1957 году. От прежнего сектанта во мне уже ничего не осталось. Я выехал в Барнаул, где тогда жила наша семья. На станции меня встретили члены общины Александр и Римма Лоренц, которую я когда-то вовлек в секту. Они не подали мне руки и молча провели домой.
Родные встретили меня холодно и настороженно. В дом стали приходить сектанты. Николай Фортуна, Александр Булгаков и руководитель общины Николай Горетой подолгу беседовали со мной, внушая, что господь простит отступничество, если я раскаюсь.
— Ты был хорошим проповедником, ты должен по-прежнему возвещать людям слово божье, — твердил Горетой. Наверное, раньше мне было бы это лестно слышать, но теперь похвала не трогала меня.
Однажды в наш дом пришел Александр Булгаков.
— Весь день я думал о тебе, — возбужденно заговорил он. — Собрался было уходить с моления домой, но вот как будто ноги мои, помимо воли моей, направились к твоему дому. Неспроста это, Федор!
— Не валяй дурака, говори, зачем пришел? — ответил я Булгакову.
— Скажу. Хочу помочь тебе вновь обрести веру христову и избавиться от грядущих страданий.
— Не старайся напрасно, — ответил я.
— Испытай бога еще раз, он вернет тебе веру, приди на собрание, — присоединились к Булгакову и мои родные.
Ну что ж, я решил посетить собрание. При моем появлении вся община поднялась и громко запела псалом:
Как блудный сын, я в отчий дом вернулся,
Изведав горе в тягостной судьбе…
Я только улыбался про себя. Потом все плакали и шумно, с криком и воплями, тряслись и молились — так же, как шесть лет назад, когда меня провожали в армию. Я сидел и думал о том, как трудно открыть глаза этим обманутым людям, которые смотрят на жизнь только через занавеску окон молельного дома.
Видя, что я не поддаюсь ни на угрозы, ни на уговоры, сектанты постарались вмешаться в мою личную жизнь и принесли мне немало горя. Когда и это не помогло, они стали преследовать моих родных, думая тем самым образумить их сына.
Недавно мне в руки случайно попало письмо моей матери, адресованное ее сестре Вере. Оно было написано как раз в те дни. «Я тяжело устала, ты должна это понять, — писала мама. — Хочу ясно сказать тебе, хоть ты, наверное, отчасти и знаешь, что Федя приехал к нам, за это не приветствуют меня, даже на собрании не хотят садиться рядом со мной. Выходишь — полна грудь скорби и горести в душе. Община большая, но любви среди нее мало. Что будет дальше, не знаю…»
А дальше было вот что. Из Барнаула наша семья вслед за Николаем Горетым и другими членами общины выехала в Находку.
Через некоторое время выехал туда и я, чтобы поддержать больную мать и начать на новом месте новую жизнь.
С ОТКРЫТЫМИ ГЛАЗАМИ
Утром меня будят гудки пароходов. Я смотрю в окно. Находка пробуждается навстречу трудовому дню. Откуда-то доносятся позывные Москвы…
Я тороплюсь на работу. В гараже автотранспортной конторы меня ждет видавший виды грузовик ГАЗ-51. На нем я доставляю на строительные площадки цемент и бетон. У ворот встречаюсь с Владимиром Лимаренко, Юрием Манохиным и Иваном Викуловым, мы шагаем к гаражу вместе. Это мои большие друзья. Я часто бываю у них в семьях, мы вместе отправляемся в кино, на стадион или спорим о прочитанных книгах. Это люди, которые не оставят в беде и всегда разделят с тобой радость. Собственно, весь коллектив у нас такой. Жизнерадостные, подчас озорные, товарищи по работе очень мало говорят о морали. Но их неустанный труд, честные сердца и высокие помыслы куда выше выхолощенных и лицемерных идеалов сектантских поборников «нравственности».
Иногда вечерами, когда я спешу во Дворец культуры или в библиотеку (собираюсь заочно учиться), я встречаю членов общины, бывших своих «братьев». Опустив голову, они по-прежнему бредут в молельный дом.
— Добрый вечер, Иван, — окликаю я своего давнишнего приятеля Мозгового. — Как живешь, дружище?
Иван не хочет и глаза поднять на «безбожника».
— Молимся, чтобы вырвал тебя господь из сатанинского плена и направил на путь истинный, — чуть слышно говорит он.
Не надо за меня молиться, Иван! Долго я искал этот истинный путь. Нет, он не в четырех стенах душного молельного дома. Безрадостные дни в слезах и мучениях, в вечном страхе перед выдуманной неграмотными людьми загробной жизнью — это совсем не тот путь, которым идет человек — созидатель всех благ на земле.
В одной из книг я прочитал замечательные слова: «Человек рожден для счастья, как птица для полета». Как это правильно! Впрочем, ты не знаешь этих слов, Иван, ведь ты не читаешь книг.
Жаль, может быть, книги помогли бы тебе открыть глаза. Ты бы узнал совершенно иной мир, преисполненный радостного труда, большой человеческой любви, познания великих тайн природы. Ведь члены общины, и ты в том числе, — советские люди, только с повязкой на глазах. Открыть глаза еще не поздно, Иван!
Хочется мне обратиться и к тебе, Михаил Пименов.
Я глубоко уважаю тебя, как мужественного защитника нашей Родины. В годы Великой Отечественной войны ты не раз ходил в тыл врага, выполнял важные боевые задания и заслуженно награжден правительственными наградами. Фашисты тяжело ранили тебя, но врачи вернули тебе жизнь.
Зачем же ты так безжалостно посвятил теперь ее слепому служению вере и не хочешь видеть, как прекрасна действительность, во имя которой ты проливал кровь?
А дети, Михаил? У тебя их шестеро, все они достойны радости и безмятежного счастья, которое дала страна всей советской детворе. Зачем же ты отнимаешь у них радость и заставляешь днем и ночью простаивать на коленях с молитвами на устах?
Меня мучает совесть, когда я думаю о юношах и девушках, которых сам вовлек в общину.
Где ты теперь, голубоглазая Лида Гулюк? Все так же внимаешь проповедям и ищешь в них утешения?
А вы где, Ваня Рыбак и Толя Киселев? По-прежнему поете псалмы, вроде:
Я мир сей оставил бы без сожаления,
В нем видел лишь ложь и мучения…
Или уже проснулись от тяжелого сна и весело трудитесь на новостройках Сибири или целинных землях Казахстана?
Мне стыдно, друзья. Пусть эти откровенные строки помогут мне хоть немного искупить свою прежнюю вину перед вами.
Не бойтесь навлечь на себя гнев
